Я поднял голову, надо мной стоял дежурный. Из старших ребят, видимо, молодого побоялись присылать.
— Сдай пояс и шнурки, — строго сказал он.
— А можно я на пороге изолятора сдам? — тихо спросил я, — а то штаны по дороге свалятся.
Дежурный усмехнулся одними глазами и кивнул.
Молча, под обстрелом десятков взглядов, мы проследовали к изолятору. Где я, как и обещал, прямо на пороге сдал шнурки и ремень.
— СТК будет завтра, — сообщил дежурный, бросил на меня сочувствующий взгляд и ушел.
Дверь захлопнулась, лязгнул замок. И я остался один.
В том же месте.
— Да уж, всё повторяется, — усмехнулся я. — Всё, как и в прошлый раз.
Ну что же, я хотел уединения, и я получил уединение. Хоть высплюсь.
Я лег на кровать и забылся тяжелым посталкогольным сном.
Наверное, я проспал где-то сутки. Не знаю, почему меня не трогали, ведь должны были кормить и обедом, и ужином. Но не трогали. И тарелок я не увидел. Возможно, забыли.
Хотя в любом случае, не мне возмущаться. Выспался я преотлично. Голова больше не гудела. В теле наблюдалась необычайная лёгкость и прилив сил.
Всегда бы так!
Я соскочил с кровати, отжался несколько раз от пола, прошелся на руках, вверх ногами и напоследок крутнул полусальто (помещение просто маленькое, для полного не разогнаться).
И тут послышались шаги, лязг замка и дверь распахнулась.
— Выходи, Капустин! — сказал дежурный.
В этот раз опять был другой парнишка.
— Мне пояс и шнурки отдадут? — спросил я, — или я буду идти и ловить штаны по дороге?
— Мне об этом ничего не сказали, — монотонно пробубнил дежурный, — выходи, Капустин. Сам у СТК спрашивай.
Препираться дальше было бессмысленно. Парнишка был из тех туповатых служак, которые свято чтят дисциплину и ни на шаг не могут отступить от приказа.
Заседание СТК состоялось в том же зале.
Как обычно, присутствовали Виктор, Кривошеин, и два воспитателя. Заведующего не было, насколько я уже понял, он уехал на совещание в другой город. На диванчиках и стульях сидело довольно много народу, все воспитанники.
Когда я вошел, гул моментально стих. Воцарилась абсолютная тишина.
— Это уже становится традицией, — мрачно попенял мне Виктор, но на этот раз не агрессивно. Почти по-человечески.
Я пожал плечами, демонстрируя полную покорность судьбе.
— Зачем ты напал на Чумакова?
— Чумаков — это у нас кто? — сперва не понял я.
— Чуня, — тихо подсказали мне из рядов воспитанников.
— А как мне ещё было реагировать на регулярные оскорбления? — изумился я, — идиотов учить надо.
— Вот ты сейчас и научишься! — заорал, подпрыгнув с места. Чуня, — Да я тебя в порошок сотру, гнида!
— Он специально начинает!!!
— Хитрый какой!!
Зал зашумел, зашелся в крике.
— Тихо! — спокойно сказал Виктор и зал словно вымер. Наступила такая тишина, что слышно было как заурчало в животе одного из воспитанников.
— Продолжай, — повернулся он ко мне.
Я развёл руками:
— Я все сказал.
— То есть ты не отрицаешь, что специально нанёс увечья Чумакову?
— Увечья чем? — изумился я, — неужели череп Чумакова мягче пшённой каши на молоке? Хотя нечто подобное я и предполагал.
В зале послышались смешки.
— Прекратить! — рявкнул один из воспитателей.
— А где вы были, уважаемые вожди СТК, когда ваш пресловутый Чуня, он же Чумаков, ещё с четырьмя подельниками ворвались в спальню бригады номер пять, набросили на меня одеяло и избили меня? Где было ваше советское воспитание? И ведь это не только меня. Других воспитанников Чуня и его банда регулярно избивают и запугивают. Что это за соцвос такой у вас, а? Элита, которая безраздельно властвует над остальными, обычными детьми? Так разве мы в 17-м все эти элиты не разогнали к чертям собачьим?
— Капустин, не выражайся, — подал голов второй воспитатель.
— А если у меня нет слов? — вскипел окончательно я, — пройдитесь по спальням воспитанников, поспрашивайте их, как Чуня глумится над ними.
— Стукач!
— Доносчик! — закричали несколько пацанов.
Но меня этими детскими выходками «на слабо» не проймёшь.
— Ещё раз повторяю, — банда под предводительством Чумакова регулярно избивает и запугивает детей на протяжении уже длительного времени. Готов повторить свои слова перед милицией, в суде, в прокуратуре. Я надеюсь, вы, уважаемые СТК, уважаемые воспитатели, напишете соответствующее заявление после этого заседания, пусть разбираются и ищут виновных, кому это было выгодно.
— Да что ты говоришь такое! — вскипел первый воспитатель.
— Вы меня на СТК зачем позвали? — удивился я, — чтобы публично обличить? Покарать? Или найти истину?
— Да ты посмотри, как он заговорил, — возмутился второй воспитатель, — научился там на агитбригаде богемы этой.
— Слышал бы вас Макар Гудков, — зловеще посмотрел многообещающим взглядом на него я. — Мы там, между прочим, не ерундой занимаемся, а ведем культурно-просветительскую агитацию, считай войну с мракобесием, среди народных масс.
И воспитателя проняло: он минут десять меня отчитывал, отчитывал. Я чуть не задремал, слушая о том, каким должен быть советский человек и какой есть я.
Я его не переубеждал и не доказывал. Во-первых, лень. Во-вторых, я не ставил себе задачу изменить его мировоззрение. Пусть считает, как считает.
В общем, впаяли они мне наказание — две недели убирать после основных работ мусор на главном школьном дворе и на площадке с цветниками. Причем не одному, а… тадам! — вместе с Чуней! Педагоги трудовой школы имени 5-го Декабря посчитали, что общий труд нас сблизит и возлелеет в наших душах чувство прекрасного.
Ну-ну…
Как только меня выпустили с изолятора (а случилось это сразу после заседания СТК), как я моментально бросился к библиотеке, где за кадкой с фикусом я припрятал тогда деревяшку.
В библиотеке было шумно, народ готовился к конкурсу самодеятельности.
Отмахнувшись от кого-то из пятой бригады, я полез за кадку. Дощечки нигде не было! Я уже и так, и эдак всё обшарил, даже под кадку заглянул, умудрившись кое-как сдвинуть неповоротливую конструкцию. Но дощечки не было!
Как же так?
В растерянности я сел прямо на пол и уставился на злосчастный фикус немигающим взглядом. Я же точно помнил, что перед отъездом оставил её где-то тут. И вот что теперь делать?
Рядом прошла какая-то девочка. Увидев меня, сидящего на полу, она вернулась обратно и строго спросила:
— Ты почему сидишь на полу, Капустин?
Я поднял глаза — на руке у нее была красная повязка. Дежурная, значит.
— А что тут поменялось, не могу понять? — спросил я, кивнув на фикус.
— У нас же воскресник был, — удивилась она, — мы тут всё поубирали. Ого, сколько хлама и мусора здесь было! Нужно почаще такие воскресники проводить!
— А дощечка там была? — замирая, спросил я мгновенно ставшими непослушными губами.
— Да чего там только не было, — хмыкнула она.
— А где вы весь этот хлам дели? — с надеждой спросил я.
— Как Виктор и сказал — сожгли на костре! — похвасталась она. — Хороший костёр получился.
О, нет! Енох!
У меня сердце рухнуло вниз.
Оставалась последняя надежда — в кармане моего пиджака была щепка. Я бросился к себе, в спальню.
— А где моя одежда? — спросил я дежурного.
— Всё собрали и отнесли в прачечную, — строго ответил он, — ты что, Капустин, забыл, что ли? Сегодня же санитарный день.
У меня аж затряслись руки.
Я рванул к прачечной, вдруг не успели ещё постирать!
Но нет, мой пиджак уже сох на натянутых длинных верёвках вместе с остальной одеждой других воспитанников.
Я бросился к нему и полез в карманы — щепки там не было!
— Что ты ищешь, Капустин? — спросила одна из прачек.
— Да я тут в кармане кое-что забыл, — растерянно ответил я.
— Даже не ищи, — замахала руками женщина, — перед стиркой все карманы дежурные вытряхивают. А мусор сметают и в печку. Так что иди отсюда!
