– Я тебя держу! – бодро возвестил гвардеец, сжимая одной рукой свою опору, а другой удерживая охотника от дальнейших попыток побить олимпийские рекорды по скоростному запрыгиванию на ветки. – Тут он нас не достанет! Спокойно!
– С-спасибо… – пришел в себя и нервно сглотнул охотник.
Он с ненавистью глянул вниз на разочаровано тыкающееся рылом в кору чудовище, повернулся, устраиваясь поудобнее на хлипком насесте, и вдруг услышал под собой тихий нерешительный треск.
– Что это?.. – застыл в позе взлетающего пингвина Сойкан.
– Где? – закрутил головой Кондрат.
– Здесь… – дрожащим шепотом прояснил ситуацию костей и осторожно шевельнулся.
Треск слегка осмелел, и теперь его услышал и Кондрат, и Серафима и, наверное, даже кабан.
Он радостно всхрапнул, опустился на все четыре ноги и принялся рыть землю под корнями дуба с азартом угольного комбайна. На что у простого кабана ушло бы две недели, у лесного чудовища грозило получиться за двадцать минут. Дерево качнулось, ветка затрещала, уже не стыдясь и не скрываясь…
– Он сейчас дерево уронит! – ахнул Сойкан.
– Сначала мы на него уронимся, – мрачно предрек Кондрат, выглядывая в быстро сгущающихся сумерках самозабвенно храпящее и разбрасывающее землю чудище.
– Перебирайтесь на мою ветку! – скомандовала царевна. – Быстро!
– А она нас выдержит? – с сомнением оглядывая их новое кабаноубежище, с виду ничем не крепче старого, задал риторический вопрос Кондрат.
– Заодно и проверим, – резонно предложила царевна.
Сук под мужчинами затрещал уже совсем весело, явно предвкушая отделение от своего постылого дерева, свободный полет и самостоятельную жизнь…
Горе-медвежатников не надо было долго уговаривать. Первым на кривую короткую голую ветку, не украшенную ничем, кроме Сеньки, перебрался гвардеец, за ним был затащен охотник.
– С-спасибо… – только и успел проговорить он, как дуб дрогнул, и без того напружиненная ветка согнулась под тяжестью третьего постояльца, звонко хрупнула, переломилась в нескольких сантиметрах от ствола и повисла на толстом языке коры.
Серафима охнула и съехала в Кондрата, тот ахнул и налетел на Сойкана, а костейскому охотнику уже не оставалось ничего другого, как с душераздирающим воплем устремиться по гладкой коре туда, куда направляла его предательская ветвь.
Через секунду вся честная компания в составе Сойкана, Кондрата и ее высочества друг за другом оказалась в дупле. На чем-то мягком. Или на ком-то.
– У меня ноги не помещаются, утрамбуйтесь!..
– Да мы стараемся…
– Лезь вперед, Кондрат!..
– Тут занято!..
– Подвинь его!..
– Кыш отсюда, кыш, кыш!..
– Чего ты толкаешься?!..
– Это не я…
– Ай!..
– Где он?..
– Мне на голову наступил!..
– Из-звини… Это твоя голова?
– Нет, медвежья!
– А где тогда он?
– У меня на спине топчется, гад!..
– Я думал, это медведь…
– А это – не медведь!..
– Да ты не толкайся, чего ты толкаешься!
– Р-р-р-р…
– Ай!..
– Уйди, кому говорят!.. Кыш!..
Такой бесцеремонности и вторжения в его личное пространство топтыгин стерпеть уже не мог, но было поздно. Экспериментальным путем люди выяснили, что облюбованное мишуком убежище может вместить только троих, и кто тут был четвертый лишний ошалевшему от такого нахальства медведю было сообщено немедленно и без обиняков.
Обнаружив к своему изумлению, что его передние лапы цепляются за чью-то шкуру на самой вершине кучи-малы, а задние болтаются снаружи, а под ними кто-то злобно хрипит и сотрясает дуб, мишка запаниковал и сделал отчаянную попытку втиснуться обратно…
Шкура, принадлежавшая когда-то в незапамятные времена престарелому зайцу, а теперь защищавшая собой спину Сойкана от капризов погоды, внезапно подалась под острыми медвежьими когтями, и косолапый, не успев ничего понять, бурым мохнатым камнем полетел вниз. На что-то мягкое. Или на кого-то.
Если бы злосчастный медвежка знал, что переворачиваться в воздухе, чтобы упасть на лапы могут только кошки, он бы не стал и пытаться. Но в лесной школе он в отличниках не числился, и поэтому налету извернулся, как мог и, падая, вцепился всеми когтями и зубами в первый попавшийся предмет. Оказавшийся ухом гигантского кабана.
Свинья – она и трехметровая свинья, как заметил потом философски Сойкан, немного успокоившись.
И если на громадного хряка внезапно с неба рушится нечто, разящее медведем, и ни слова не говоря, принимается драть его почем зря, то реакция того будет вполне предсказуемой.
Кабан заверещал как недорезанный поросенок и кинулся со всех копыт прочь, напролом, сквозь кусты и подлесок, исступленно мотая башкой в попытке избавиться от нежданной напасти на его свиную голову.
– Где медведь?..
– Где кабан?..
– Где я?..
Любители медвежатины медленно и недоверчиво приходили в себя, насторожено прислушиваясь к звукам окружающего мира, но все, что доносилось до их слуха в тесном душном дупле – пыхтение и кряхтение втиснутых в однокомнатную берлогу товарищей по несчастью.
Серафима, с усилием отделив себя от клубка тел, протиснулась к дуплу и высунула голову наружу. Ничего. Так она остальным и сообщила.
– Что – ничего? – брюзгливо просипел голос Сойкана откуда-то из-под ног, с самого трухлявого дна.
– Ничего не видно и ничего не слышно, – терпеливо пояснила царевна. – Потому что во-первых, ночь, во-вторых, пошел снег, а в-третьих, никого нет. Ни куртки, ни малахая.
Сразу, как только все трое оказались вновь на твердой земле, царевна положила в ладонь охотнику кольцо-кошку:
– На, держи.
– Что это? – недоуменно стал ощупывать незнакомый предмет тот.
– Надень, – посоветовала она. – Сможешь видеть в темноте. И довести нас до своей избушки. Твой бобик наверняка уже там, кости грызет, печенкой закусывает.
– Предатель, – сурово, но без особого убеждения вынес ему приговор хозяин.
– А нас мужики, наверное, потеряли уже, – вздохнул в темноте невидимый гвардеец.
– Наверное, уже похлебку сварили… – сглотнула слюнки Серафима.
– И печку протопили… – грустно поежился Кондрат.
– Ничего, сейчас в два мига дома будем! – бодро потер озябшие ладони Сойкан.
– В два мига – это через сколько? – педантично уточнила царевна.
– Да… не больше часа так-то… Но если тут срезать чуток, самый бурелом обойти, то и за полчаса доберемся, ваше высочество! Хватайтесь за меня!
* * *
Поздно вечером, когда стратегия на завтрашний день была выработана, запасы зерна в городе национализированы, подсчитаны и распределены по дням с точностью до пригоршни, когда богатая добыча вернувшегося отряда Лайчука и четверых посланников отряда Сойкана разделена по справедливости, а маршруты продовольственных отрядов намечены на картах, Иванушка заволновался.
Точнее сказать, заволновался еще больше. Потому что просто волноваться он начал сразу, как только охотники Сойкана сообщили, что их гуру старый браконьер, гвардеец Кондрат и царевна Серафима ушли на пару часов в лес, но когда курьеры покидали заимку, то от них всё еще не было ни слуху, ни духу. Но только когда со всеми делами было покончено, люди, которым нужно было мясо, хлеб, дрова, справедливость, внимание или совет разошлись, оставив его почти одного в пустой управе, он получил возможность начать волноваться в полную силу, не отвлекаясь на управление городом.
Погода на улице проливалась неистовым дождем, клочковатые комки густых фиолетовых туч забили небо, отняв у людей последнюю полагающуюся пару часов дневного серого ноябрьского света… Вернулась ли Сенька? Успели ли они дотемна? Не попали ли под снег или дождь? Не заплутали ли? Не напало ли на них то самое чудище лесное, не то огромный медведь, не то еще более громадный кабан, про которое каждый день говорилось пострадавшими горожанами столько недобрых слов? Не наткнулись ли они на разбойников, донимавших бедных постольцев уже который месяц?
Конечно, если подойти к проблеме рационально и логично, то волноваться было вовсе и не о чем. Потому что скорее дождь бы хлынул с земли обратно в небо, чем его дражайшая супруга заблудилась бы в лесу, пала жертвой разбойников, или позволила какому-нибудь неотесанному медведю или недальновидному кабану одержать над собой верх. И единственной возможной причиной задержки их маленького отряда могло стать такое изобилие добычи, что унести ее так просто не представлялось возможным, но…
Но наступала ночь, лил дождь, а сердце сжималось от тревоги в маленький тяжелый холодный камушек. И он не находил себе места.
Макар уже не раз уговаривал его ехать отдыхать во дворец, но царевич махнул рукой и сказал, что раз завтра все равно спозаранку возвращаться сюда, так отчего же не переночевать ночь здесь, отыскав уголок помягче и потеплей.
