– Есть? – нетерпеливо спросил лейтенант. И рявкнул: – Левитан – нос, Глуховской – корма, взяли! И нежно! Это вам не какая-нибудь гоночная байдарка, а… антиквариат. Взяли! – и сам подхватил ветхую лодку за правый борт.
Пыхтя и спотыкаясь, они потащили облезлое деревянное чудовище вниз по склону.
Антон, придерживая потрескавшийся нос антикварного плавсредства, медленно пятился, вслепую нащупывая, куда ступить. Влажная трава скользила под подошвами, потом ноги провалились в рыхлый песок, а на следующем шаге сапог ухнул в воду по щиколотку. Антон запнулся, покосился назад – покачнулся и чуть не уронил свою ношу.
За спиной была вода. Лунный свет дрожал и переливался тонкой лаковой пленкой на поверхности, а под этой пленкой ворочалась масса черной тяжелой воды – как огромный спящий зверь.
– Левитан! – сердито окликнул лейтенант.
– Шагай, соколик, тут ишо мелко. Поди, не потонешь.
Антон завороженно ступил вперед. Черная вода туго обняла голенища сапог. На секунду показалось, что это и не вода вовсе – а болотная смертельная топь, в которую только шагни – и не выберешься больше никогда.
– Опускаем!
Лодка тяжело закачалась на черной воде.
«Река, – подумал Антон. – Какого черта она здесь взялась? Вот орешник, через который мы лезли, вот дерево, на котором сидели и ждали луны. Не было тут реки. Мокрая низина была – мох, кочки, кривые сосенки, а дальше – густой еловый лес. И никакой реки…»
– Левитан! Не спать! За второй лодкой – бегом!
Метрах в ста левее вдоль берега вспыхнул прожектор и зашарил по реке. Свет скользнул возле самой лодки, мазнул серебром по борту, очертил ветки орешника и потек по черной неподвижной воде, все дальше от берега. Другая сторона реки, которая в лунном свете виделась Антону близкой и отчетливой, теперь вдруг утонула в тумане. Луч прожектора увяз в этом тумане, растворился, потом судорожно дернулся несколько раз – будто темная муть в самом деле капканом держала свет – и медленно пополз обратно.
– Эх, упустят, – сказал Харитоныч.
– Не, – спокойно возразил лейтенант. – Там Дымко. Он их еще на мосту всех укладывает.
«Что за бред. Опять какой-то мост. Нет тут моста. И реки – нет!»
Свет прожектора прошелся вдоль берега второй раз. Река была как черное стекло – неподвижной и блестящей.
Они принесли вторую лодку, смоляная вода дрогнула, прогибаясь под деревянным днищем. И вдруг под ногами Антона качнулось, завибрировало, река будто тяжко вздохнула. Судорожно заметался луч прожектора, и в его свете начали проступать, словно проявляясь на фотобумаге, арки и перила моста. Он вырастал из ниоткуда – из тумана на дальнем, почти невидимом берегу вытягивались бледные балки, как щупальца осьминога, трогали воздух и медленно ползли к другому берегу. Сначала призрачные и тонкие, они постепенно становились ярче и плотнее, и все отчетливее рисовалась в дрожащем свете прожектора кружевная вязь перекрытий и опор, уходящих в черную воду. А когда мост дотянулся до второго берега, река вздохнула еще раз. Лодки качнулись, гулко стукаясь бортами.
– Что за… – сказал Леха.
Мост загудел, дробный грохот покатился от дальнего берега, из тумана вырвались невнятные фигуры. Возле прожектора застрекотал пулемет.
– Рано! – досадливо крикнул лейтенант.
По мосту скакали всадники. Плескались гривы коней, вилось знамя над головой командира, в свете прожектора вспыхивали ослепительно лезвия обнаженных сабель, мелькали белые лица, искаженные неслышимым криком. Пулемет на берегу плевался огнем, прошивая всадников очередями. Ни одна пуля не попадала в цель, неуязвимая конница молча летела вперед, только мост под копытами гудел гулко и угрожающе.
Когда первый всадник домчался до берега, неожиданно включился звук. Как будто кто-то вдавил кнопку гигантского телевизора, и немое кино взорвалось криком, топотом, звоном и ржанием.
Очередь прошила первого всадника на скаку. Конь повалился на землю с судорожным хрипом, забил ногами, человек вскочил, закричал, взмахнул саблей и сразу же упал, сгибаясь пополам. Второй рухнул рядом.
Пулемет тарахтел, не умолкая. К нему присоединились короткие, лающие очереди автоматов.
Всадники летели, не останавливаясь. И падали, один за другим, на своих уже мертвых или умирающих товарищей.
В несколько минут все было кончено. Выстрелы стихли. Рядом с горой неподвижных тел бился, пытаясь подняться, и хрипло ржал раненый конь.
– Быстрее! – закричал лейтенант. – Лодки подвести ближе!
Прыгнул в воду, ухватил за нос первую лодку, потащил ее к мосту.
– Левитан, Глуховской, не спать!
– Поспешай, соколики, – засуетился дед, подталкивая застывших солдат к воде. – А то как не поспеем…
* * *
Они были тяжелые, наверное, вдвое тяжелее, чем должны быть обычные люди. В мертвом свете прожектора кровь казалась черной. Открытые неподвижные глаза металлически вспыхивали на запрокинутых бледных лицах.
Знаменосец, узкоплечий и маленький – совсем мальчишка, лежал на боку, поджав ноги и так и не выпустив древко знамени. Антону показалось, что он спит и улыбается во сне – таким умиротворенным было детское лицо. Он тронул мальчика-солдата за плечо, и тот упал на спину. Улыбка обернулась провалом изуродованного рта, взгляд пустой глазницы, черный и жуткий, насмешливо уставился на Антона… Антон шарахнулся в сторону, запнулся, упал на колени и уткнулся лицом в оскаленную конскую морду. Он отполз в сторону на дрожащих ногах, вцепился в тонкую ветку орешника. Желудок содрогался, приторный запах крови, которым пропиталась земля, вызывал новые спазмы.
Тяжелая рука опустилась на плечо, густой бас предложил:
– Глотни-ка, братишка.
– Оставь его, Дымко, – сказал лейтенант, – ему сейчас грести.
– Ну, тогда после, – с сожалением ответил бас.
Дымко с четырьмя солдатами помогал относить тела в лодки. Они работали молча и деловито, только иногда, по необходимости, перебрасываясь короткими фразами.
Лодки просели под страшным грузом, черная вода шевелилась уже возле самых бортов.
– Восемь, – сказал лейтенант, когда все было кончено. Дернул шеей, вынул из кармана бумажник, отсчитал купюры.
– Восемь, – согласился Харитоныч, принимая от офицера деньги. Скатал рубли в трубочку, спрятал за пазуху. – Добро. Поплыли, соколики.
– Н-не, – замотал головой Антон, отступая от Дымко, который протягивал ему пару весел. Оглянулся на лодки, заполненные мертвецами. – Я не… – Вода хлюпнула у него под сапогами.
– Левитан! – зло рявнул лейтенант. – В лодку – пошел! Быстро!
– Поспешай, соколик, того-этого, – тронул его за локоть Харитоныч, встревоженно заглядывая в лицо. – Опоздаем.
– Антоха.
Антон обернулся. Леха стоял рядом, с другой парой весел. Его лицо было таким же бледным, как лица сложенных в лодках мертвецов.
– Все нормально, Антон, – сказал он, хлопнул друга по плечу. Улыбнулся и сказал, как тогда, перед районными соревнованиями, которые они выиграли вдвоем: – Долетим, как по ветру.
* * *
Ветра не было. Вообще. Лодка двигалась тяжело, слабыми рывками. Казалось, чем дальше от берега, тем более плотной становилась вода. И воздух. Натужно скрипели старые уключины, весла увязали в черной густеющей воде, с каждым гребком все больше походящей на смолу. Влажная духота обволакивала кожу, мешала дышать.
Антону никогда не было так тяжело грести. Пот стекал по лбу, мышцы цепенели, наливались свинцовой тяжестью, воздуха не хватало. Свет прожектора скоро стал невидимым – растворился в плотном темном тумане, висящем над водой. Остался только фонарь на первой лодке, который зажег Харитоныч. Антон иногда оглядывался назад – осторожно, чтобы не задеть взглядом уложенные на носу тела. Находил мерцающий свет фонаря и еще сильнее налегал на весла, чтобы не отстать. Самым страшным ему казалось заблудиться в этом тумане – и остаться здесь навсегда, в лодке, заполненной мертвецами.
Вода за кормой почти не шевелилась – казалось, что лодка не двигается совсем. Поэтому, когда она ткнулась носом в противоположный берег, Антон сперва не поверил, что они наконец доплыли.
– Поспешай, соколики, – возле первой лодки уже суетился Харитоныч. Его голос здесь звучал странно – приглушенно, будто через вату.
Дымко с солдатами и лейтенант остались на том берегу. Сейчас пришлось переносить мертвецов на берег вдвоем.
– Мы что вообще делаем, Леха? – тихо спросил Антон. Происходящее казалось ему дурным сном, где так же двигаешься, как в киселе, и вязнет каждый шаг, и не вздохнуть, и так же дышит ужасом темнота вокруг, в которой тонет весь окружающий мир.
– А ты не понимаешь?
Лицо мальчика-знаменосца, которого они уложили на землю последним, теперь выглядело, как живое. Жуткая рана, изуродовавшая половину детского лица, исчезла. Вместо черного провала глазницы блестел неподвижный глаз.
