– Да и вообще, – продолжил Саббини, – зачем моим студентам обижать твоих, когда буквально через пару часов они разобьют их в пух и прах на сцене этого замечательного театра?
– Посмотрим, кто кого разобьет, – краснея от бешенства, выпалил профессор Ферро и, повелительно взмахнув рукавом своей роскошной парадной преподавательской мантии, скомандовал: – Адепты, за мной! – после чего гордо зашагал прочь.
– Студенты, за мной! – повторил за нашими спинами Саббини, уводя своих подопечных в другую сторону.
Однако, бросив взгляд назад, я с удовольствием отметила, что им, пожалуй, не надо было в ту сторону. Через пару шагов они остановились, пережидая, когда мы уйдем, чтобы следом за нами пойти к главному залу.
– Теперь понимаете, почему вы должны достойно выступить? – драматично вопросил профессор Ферро, когда мы отошли от недоброжелательно настроенных конкурентов. – Вы просто обязаны победить! Кстати, у меня плохие новости. Они выступают сейчас, прямо перед нами, с таким же спектаклем. Поэтому вам необходимо из кожи вон вылезти, но затмить их!
Это действительно была плохая новость. Если первый спектакль публика еще посмотрит с интересом, то второй такой же вряд ли захватит зрителей в равной степени. Однако мы молча покивали, не желая расстраивать профессора, а неунывающий Томас, махнув рукой, беспечно заявил:
– Ох, да что вы переживаете, профессор! Вы видели, какие там крокодилы? Разве они выступят лучше нас?
Только через полчаса, когда начался спектакль, мы уже не были так уверены в победе. Хоть студенты из Академии менестрелей и выглядели устрашающе, играли они вполне неплохо. Свои царапины конкуренты загримировали, а Джульеттиной щетины из зрительного зала было не видно. Зато был виден огромный ватный бюст, который колыхался и вызывал живейший интерес зрителей.
Ведущий актер менестрелей – тот самый «главарь» Сквоттерсон, который умел плакать настоящими слезами, – вовсю использовал свой талант. Таких рек слез эта сцена, наверное, еще не видела! Он рыдал, когда убил брата Джульетты, рыдал, когда убил своего соперника Париса, и еще пару раз просто так, от обилия эмоций. В последний раз он зарыдал якобы от благодарности, когда актерам уже хлопала восторженная публика. Зрителям понравился и драматизм, и обилие слез, и строгое следование каноническому сюжету.
Мы уныло переглянулись. Мало того что показывать мы собираемся спектакль, который зрители только что посмотрели. Так еще и выступать придется после такого восторженного приема первой постановки! Все это немного демотивировало.
– А ну-ка, не раскисаем, – уловив витающее в наших рядах уныние, строго одернул нас профессор Ферро. – Вы справитесь лучше! Сейчас марш обедать, а потом переодеваемся и настраиваемся на успешное выступление!
И мы поплелись искать столовую, несмотря на ободрение профессора, абсолютно уверенные, что лучше нам ни за что не выступить.
Глава 18
В актерской среде, которая была чрезвычайно суеверной, ходило множество разных примет насчет выступлений. Например, перед спектаклем запрещалось желать друг другу удачи, зато следовало почему-то пожелать своим друзьям-актерам сломать ногу. Якобы феи, которые коварно подслушивают все, о чем говорят люди, услышат, что тут и без них сложилась сложная и недружественная атмосфера, и не явятся пакостить сами, предоставив это дело людям.
Все это нам добросовестно поведал профессор Ферро во время обеда. Мы, как маги, не были склонны к суевериям, но ради его спокойствия проделали все, что он просил. Пожелали друг другу переломанных ног, поплевали через левое плечо. А уже после того, как все были одеты в костюмы и загримированы, собрались в тесный кружок для последнего напутствия.
С каждой минутой меня все сильнее трясло – все-таки я никогда не выступала на сцене. «Мне бы такое спокойствие, как у Хэйвуда», – с завистью подумала я, бросая на него мимолетный взгляд. Он уже был в своем синем, богато украшенном средневековом костюме. Тут он вдруг поднял на меня взгляд, и я поспешно отвернулась к Генри, стоявшему рядом. А то еще подумает… что-нибудь не то.
– Не волнуйся, – шепнул мне на ухо Генри.
– Я не волнуюсь, – нервно отозвалась я и вцепилась в свою юбку. Друг, желая успокоить, незаметно сжал мою руку, и я попыталась медленно выдохнуть. Это всего лишь представление… Всего лишь…
– Первая сцена, актеры сюда, – негромко скомандовал профессор Ферро.
К нему тут же кинулись несколько студентов, изображающие слуг. Они весело переговаривались и выглядели совершенно спокойно. Я уже подумала, что, похоже, спокойны все, кроме меня, – как вдруг адепты с грохотом растянулись на полу. Хорошо, что занавес пока был опущен.
Не поняла… Это что, их от волнения не держат ноги? Или они и вправду их сломали? Мы же все пожелали друг другу такого! Накаркали!
– Профессор, тут скользко, – наконец выдавил один адепт, умудрившийся встать на четвереньки. – Похоже, чем-то намазано!
– Что? – взревел профессор шепотом. – Мы же следили за декорациями!
– Наверное, это те… поэты намазали, – мрачно предположил Томас. – Подгадали момент, пока мы были на обеде.
Мы беспомощно переглянулись. Если вся сцена такая же скользкая, как мы будем выступать? Вряд ли зрителям понравится, если мы станем ползать по полу и постоянно падать. То есть им это, может, и понравится, но первое место мы так не займем…
– Заклинание против скольжения, – неожиданно произнес Хэйвуд, который благодаря своей домашней подготовке знал больше, чем остальные адепты. – Профессор?
– Да, точно, – куратор, который за последние несколько секунд успел побелеть, покраснеть и снова побелеть, отмер и начал обретать нормальный цвет лица. – Все его знают? Быстрее, повторяйте за мной.
Тут занавес пополз вверх, и мы торопливо зашептали слова заклинания над своими ботинками – по очереди над правым и левым. Поднявшийся занавес явил зрителям уже стоящих на ногах «слуг», которые кашлянули и начали произносить свои реплики. Я выдохнула – ох, похоже, все обошлось. Хорошо, что Хэйвуд вспомнил про это заклинание! Хоть он и вредный, но в магии действительно разбирается.
Тут предмет моих дум прошел мимо, спеша на сцену. Так, значит, скоро мой выход… Как же страшно!
Однако, едва я вышла под яркий свет, как все волнение пропало, словно его и не было. Сначала мой голос дрожал, но постепенно начал звучать все увереннее. Через несколько минут я смогла успокоиться и, взглянув в зал, увидела на лицах интерес и доброжелательное внимание, что меня слегка успокоило. Пожалуй, в том, чтобы выступать, нет ничего сложного и страшного. Наверное, в этом даже есть какой-то кураж – когда тебе внемлет толпа, когда она ловит каждое твое слово, когда… Так, а где моя лестница?
По сценарию я должна была слезть с балкона, чтобы поговорить с Ромео и принять его признания в любви. Но когда я подошла к краю «балкона» – то есть платформы в два метра высотой, заколдованной так, чтобы зрители видели в ней балкон замка, – то внезапно поняла, что лестницы как не бывало. Вместо нее из стены торчали два кривых деревянных обрубка, словно кто-то буквально вырвал ее из стены. Менестрели!
– Спустись ко мне, Джульетта! – меж тем провыл под балконом Хэйвуд, но, подняв глаза и сообразив, что лестницы нет, с сомнением продолжил: – Или не спустись…
– Лезь сам ко мне, Ромео, – неуверенно отозвалась я и, собравшись, продолжила: – Когда бы ты любил меня сильней, то не стоял бы под стеной моей.
Хэйвуд скептически оглядел декорации – это только выглядят они так, словно сложены из удобных неровных камней. Он-то знал, что на самом деле все сделано из обычной скользкой фанеры и прикрыто иллюзией, и поэтому сказал:
– Давай договорим потом, пока же – я пошел с… котом.
При чем тут кот, Хэйвуд, похоже, и сам не знал – видимо, другая рифма в голову не пришла. Я, радуясь, что мне не пришлось спрыгивать с большой высоты, уже готовилась отступить с «балкона» в «комнату», как вдруг позади меня показался Томас. Томас, который больше всех радел за успех пьесы. Томас, которому очень нравилось играть кормилицу. Томас, который не мог позволить пропасть целому куску диалога.
