Потрясая пистолетом, он заорал:
— Жабодыщенко, швыдко видийди вид бабуси — вона мабуть ядовитая!
Пульхерия поправила платочек одной парой ручек, вытерла рот второй и кокетливо замахала на Тараса третьей:
— Жаль, такой видный, а, наверное, нежанатый ходит.
Маметов тихо подошел к Салонюку и потеребил его за рукав (Тарас подпрыгнул на месте от неожиданности). Сына солнечной Азии волновал единственный неразрешимый вопрос:
— Командира, однако, зверя или человека?
Салонюк вполоборота развернулся к своему бойцу. За этим вообще нужен глаз да глаз, иначе вздохнуть не успеешь, а отряд уже кишмя кишит какими-то тварями. Маметов был славен своей любовью к зверушкам и постоянно рассказывал, как дома у мамы живет павлин, какие-то уточки, ежик с ушками, тушканчики… Словом, маметовский замысел Салонюк разгадал в два счета:
— Спокийно, Маметов, цю гыдоту до Ташкента брать не дозволю! Ясненько?
Тем временем достопочтенная Пульхерия Сиязбовна присмотрелась к Салонюку, и последний показался ей личностью вполне достойной и интересной. Мы уже упоминали выше о великой цели. Так вот, великой целью Пульхерии Сиязбовны был крепкий и счастливый брак, но не с каким-нибудь там шалопаем, а с представительным и умным мужчиной средних лет. Салонюк вполне подходил под это описание, и она решила перебраться к нему поближе.
— Ты тут за старшого, что ли? — уточнила она социальный статус своего избранника.
Тарас гордо выпятил грудь. Приятно, когда даже какая-то кикимора сразу признает в тебе качества, которые сделали тебя главным. Ясно, что незаурядность его личности видна невооруженным глазом.
— За старшого, — с достоинством подтвердил он.
Пульхерия пытливо сощурилась:
— Не жанатый?
Салонюк почуял какой-то подвох:
— Жанатый и партийный, ще вопросы е?
Пульхерия разочарованно покрутила головой и, поправив платок под подбородком, продолжила заговорщическим голосом:
— На тот берег здесь переправы не ищи. Езжай трямзипуфом вниз по реке. За поворотом сойдете — так безопаснее.
Салонюк заподозрил неладное:
— А чого це вы, матуся, такие заботливые до нас?
Надо сказать, что сердце Пульхерии Сиязбовны никогда не бывало разбито. Вот оказалось, к примеру, что избранник принадлежит другой, а она и в ус не дует. Если нельзя достичь великой цели, то можно перейти ко второму и третьему пунктам программы и совместить приятное с полезным.
Пульхерия алчно оглядела партизанский скарб:
— Лицо у тебя, милок, доброе, сердце — щедрое, а в мешке за спиной, поди, што пригодное и для меня найдется.
Салонюк попихал локтем висевший на спине вещмешок, и для верности поправил лямки. Затем предусмотрительно — как свойственно всем великим стратегам — отступил на шаг назад.
— Ну чому це всим нравится мой мешок? Вси думають, шо я його на соби вид великой радости пхаю од самых Белохаток. Руки, можно сказать, прочь од мого мешка!
Последнее восклицание относилось непосредственно к шустрой Пульхерии Сиязбовне, которая плавно обползала Тараса с левого фланга, протягивая все шесть ручек к желанной вещи. От окрика она вздрогнула и обиделась:
— Негоже быть таким жадным и скупым, когда тебя дама просит. Мне отказывать нельзя… («На сносях, что ли?» — не удержался Перукарников.) А ну давай посмотрим, что у тебя там есть!
Салонюк слабо отпихивал бабушку дулом пистолета:
— Пишла, пишла, старая! Ось причепилась! Я тоби не Жабодыщенко, я идейный, военный та партийный лидер — личность неприкосновенная!
Змеебабушка, извиваясь всем телом, ползла за отступающим Салонюком и тихо шипела сквозь зубы:
— Я тебе верный путь указала, а ты думаешь спасибом отделаться? От меня так просто не уйдешь.
— Красива ползет, однако, — восхищенно сказал Маметов. — Зверя, да?
Салонюк понял, что с этой стороны ни помощи, ни сочувствия он скорее всего не дождется. Как мы уже упоминали, бывали у него минуты полного озарения. Поэтому он обратил свой страдальческий лик к самым толковым членам отряда и возопил так, что у них зазвенело в ушах:
— Перукарников, Сидорчук! Чого вы стоите стовпами? Вашого командира насылують, а вам хоть бы хны! Немедленно приймить меры.
Змеебабушка остановилась, присматриваясь к наступавшему на нее Перукарникову:
— Вот вы, мужики, все такие: чуть шо — и сразу за других прячетесь. А когда я была молода…
Впечатлительный Жабодыщенко при этих словах снова перекрестился:
— Свят, свят, свят.
Сидорчук оскалился в нехорошей улыбке:
— Парубки тоди проходу не давали? Так кожна баба каже, вси жинки однакови.
Внимательно послушав беседу, Маметов снова подергал Салонюка за рукав:
— Командира, не зверя, точно?
Тот раздраженно оттолкнул его руку:
— Видчепись, ще тебе тут не хватало со своим зоопарком!
Пульхерия Сиязбовна поняла, что имеет дело с людьми неблагодарными, противными, жадными и вообще недостойными ни любви, ни уважения. Расставаться со своим имуществом они не желали, озолотить ее или порадовать каким-нибудь подарочком по доброй воле не собирались — словом, производили самое отвратительное впечатление.
Змеебабушка показала чудесные острые зубки и обратилась к Перукарникову и Сидорчуку, которые живой стеной загородили от приставучей кикиморы родного командира:
— Нехорошо, нехорошо, мальчики. Такие представительные ребята, а бедную бабушку ни за что обижаете: ничем не угостили, ничего путного не дали, подношения толкового не сделали — никакой пользы от вас нет. Чему вас только в детстве учили?
Салонюк орлиным взором окинул поле будущего боя и увидел, что его боец — Микола Жабодыщенко — одиноко и как-то отрешенно стоит в стороне от проблемы, то есть от Пульхерии Сиязбовны, которая сейчас визгливо отчитывала других партизан.
— Жабодыщенко, — решительно скомандовал Тарас, — скорише будуй плот! — Он с ужасом оглянулся на Пульхерию, — Чи трямзипуф, як в народи кажуть, бо вид цего страху мы николы не збавимось!
Перукарников деликатно предостерег:
— А вы не боитесь, товарищ Салонюк, что эта трогательная дама пожелает с нами поехать? На плоту деваться некуда — вода, вода, кругом вода, — пропел он. — Тогда мы точно от нее не отделаемся.
Салонюк откровенно запаниковал:
— Що ты таке кажешь? Мени и так погано!
Перукарников пожал плечами:
— Ну не стрелять же в нее из автомата, только потому что она такой уродилась. Не по-партизански это, не по-коммунистически… Конечно, бабця — тот еще пережиток скорбного и тяжелого прошлого, потому что в советской стране такое вот уродиться никак не могло.
— На себя погляди, пугало, — огрызнулась Пульхерия. — Печеньица бы лучше предложил, мясца бы, денежку, там, другую.
Хитроумный Сидорчук произнес сладким голосом:
— Мамо, а не пора вам вже до хаты, до дому, мабуть, батькы заждалысь?
Пульхерия даже ухом не повела:
— У всех людей дети как дети — родителям помогают, пользу приносят, а вы что себе думаете?!
Сидорчук усмехнулся:
— Мы вже доросли диты, не треба нам мораль читать. Мы тоже можемо ответить лекцией про межнародну ситуацию та пролетарський интернационализм. Та и запытать, а що вы лично зробылы, щоб приблизить час победы на фашистськими оккупантами? Чи записались вы добровольцем? Чи виддалы кровни гроши на танк чи пушку?
Само собой разумеется, что Пульхерия не поняла доброй половины того, что вещал этот чудной человек. Однако слово «отдали» остро резануло ей слух. Пульхерия Сиязбовна не любила отдавать так же сильно, как любила брать.
Обиженная, она заголосила еще громче:
— Ты мне не груби! Какой большой вырос, а стоишь и сутулишься, старших не уважаешь, почтения не проявляешь: не хочешь бабушке сказать, что у тебя в торбе есть.
Перукарников рассмеялся, показав белые зубы:
— Нам простительно: мы дети леса, партизаны, а это почти что бандиты, только идейно выдержанные, на защите родины.
— Ну шо вин несе?! — разволновался Салонюк. — Народни массы подумають, шо так воно и е.
Пульхерия несколько недоумевала. Обычные ее жертвы к этому времени уже теряли всякую волю к сопротивлению, выглядели жалко и подавленно и были готовы делиться всем, что у них есть. Ну, встречались иногда и очень сильные личности, не без того. Однако чтобы их было сразу несколько… Змеебабушка раздраженно подергала кончиком хвоста и предприняла следующую атаку:
— Ни стыда ни совести. Плохо вы кончите, вот что я вам скажу. Такие, как вы, по кривой дорожке ходят да быстро спотыкаются. Ох-хо-хо, вот так повырастают беспризорниками, потом старшим огрызаются, родителей позорют.
Жабодыщенко внезапно заинтересовался:
— Звыняйте мене, мату ею, за дурный вопрос, а хто ваши батьки та де вони зараз?
Пульхерия даже растерялась на секунду, но затем зашипела с удвоенной яростью:
— А не твое собачье дело! Молод еще, чтоб такие вопросы задавать незнакомым людям, молоко на губах не обсохло. Ты вон лучше на себя погляди, весь грязный, непричесанный, небритый, мать дома, поди, всю извел такими вот вопросами, а теперь ко мне пристаешь!