— Ты мне зубы не заговаривай. А то я не знаю, где ты гуляла неделю.
— Не знаешь, — тихо ответила я.
Мы так и стояли друг напротив друга, и чем дольше я смотрела на мать, тем яснее понимала: можно было и не возвращаться. Никто тут меня не ждал и слёзы не лил.
— И где ты была?
— В неприятности попала. Ты так и будешь меня на пороге держать?
— Ну, проходи. Рассказывай, где шлялась, с кем валялась, — саркастично потребовала она.
— Ни с кем.
Мать явно не знала, что делать — наорать и пощёчин надавать или обрадоваться, что я цела. Вот и стояла теперь в нерешительности, пронизывая меня обвиняющим взглядом.
— Да ты хоть знаешь, что я пережила? Сколько ночей из-за тебя не спала! — набросилась вдруг она на меня.
— В полицию заявляла? Надо позвонить, сказать, что я вернулась.
— Не заявляла, — вскинулась мать. — А то я не знала, что ты по мужикам шаландаешься!
— Ясно. Даже до полиции не дошла, — пробормотала я, самой себе не веря, что вернулась ради вот этого.
В ответ в меня полетел ор, который даже по меркам матери был выдающимся. «Распутная, неблагодарная, бесполезная» — я стояла перед ней, и внутри умирало что-то важное. И чем спокойнее я была, тем сильнее распалялась мать. Вскоре я даже слова перестала разбирать, просто смотрела на лицо человека, которого должна была любить сильнее всех, и не чувствовала ничего. Ни тепла, ни вины, ни страха. Только пустоту.
Когда сил на крики уже не осталось, мать рухнула за стол на кухне и разрыдалась. Мне было её жаль. А ещё было жаль того, что я родилась именно в этой семье. Без меня всем было бы лучше.
Зря я вернулась.
Зря.
Час спустя мать ушла на работу, а я свернулась клубком под одеялом и лежала в тишине. Проигрывала в голове разные сценарии развития событий и всё равно не могла найти опоры ни в чём. Ну осталась бы я в Явомирье, забрала бы Раджу. И куда делась бы с ним? Одна, зимой? Полагаться можно было лишь на милость князя, да только не особо приходилось рассчитывать на его великодушие.
Или что? Бегать бы за ним пришлось? Убеждать, что он мне нравится? Так он не хотел в это верить и нашёл бы миллион отговорок, чтобы отказать. А если бы я в дальнейшем допустила бы хоть малейшую оплошность, она была бы истрактована против меня.
Раз за разом я прокручивала в голове события последних дней и пыталась найти зацепку, но её не было. Возможно, стоило не злить князя, а охмурять его, но будем честны: я этого просто не умею. Если бы умела с парнями флиртовать, не загадывала бы себе принца на белом коне. Да и зачем я князю? У него и без меня всё нормально. Сейчас волшебство вернётся, найдёт он чем заняться. И потом, у него целое зеркальце на руках. Уж он-то точно не станет тратить желания на ерунду.
Сама не помню, как уснула.
Проснулась уже ночью следующего числа. Побродила по квартире. Отписалась всем, кто меня потерял. Скачала Юнга, да так и уснула снова с телефоном в руке.
Следующие дни слиплись в один бесконечный серый комок. Я иногда ела, иногда плакала и иногда спала. Чем больше времени проходило, тем сильнее я жалела о своём возвращении. И скучала по несносному князю. Последнее было обиднее всего, потому что ничего хорошего мы друг для друга не сделали. Но я тосковала и ничего с собой поделать не могла. И вернуться сама тоже не могла. Ходила к злополучному газону трижды, да только не было там больше никакого канала. Сама же его и перекрыла. Надеялась поначалу, что Влад использует желание и вернёт меня, но с каждым днём эта надежда угасала.
А ещё я вдруг осознала очень простую истину: возможно, князь был единственным в моей жизни мужчиной, которому я понравилась такой, какой была. Который не пытался усадить меня на диету, не ставил условий а-ля «вот если ты похудеешь килограмм на десять, то тогда…». Я ему просто нравилась. Но сама я настолько не воспринимала ни себя, ни его симпатию, что предпочла высмеять его чувства. И теперь я лучше понимала, почему он злился.
Возможно, когда он первый раз сказал, что моя красота на него не действует, надо было не смеяться, как припадочная, а подойти, взять за руку и сказать, что мне бы очень хотелось, чтобы она действовала. Коснуться его лица. Ощутить тепло его кожи. Но я выставила перед собой щиты, через которые нельзя пробиться.
То, что смешно, не может быть серьёзным. Вот я и защищалась от того, чего хотела сама.
Разумеется, я сделала это не впервые. У меня словно глаза открылись на некоторые другие эпизоды прошлого, но конкретно этот, с князем, саднил сильнее всего. И я ничего не могла с этим поделать, абсолютно ничего. Прошлое нельзя ни вернуть, ни обмануть. Можно лишь жить дальше, но как это делать, если в груди — зияющая брешь, и кажется, будто с каждым вдохом сквозь неё из тебя утекает жизнь?
С матерью мы почти не разговаривали. Нет, я не винила её в том, что решила вернуться. Это был мой выбор, и только мне за него отвечать. Стоило быть прозорливее и умнее. Но я с упрямством слепого щенка, отчаянно желающего тепла, снова и снова тыкалась в руку, которая отшвыривала меня прочь. Я очень хотела, чтобы мама меня любила. Так сильно хотела, что больше никому не давала разрешения этого делать, даже себе.
А ещё я скучала по Радже. Прочитала столь горячо любимого им Юнга и прочувствовала ту боль, что несчастный конь вкладывал в свои слова. Он был прав. То, что нам нужно, находится там, куда мы меньше всего хотим смотреть. Вот только я осознала одну очень простую и одновременно сложную вещь: злополучное «там» всё это время было во мне. И теперь оно саднило внутри, с каждым вздохом причиняя всё больше и больше боли.
Мне снились сны. Отчаянно яркие и невыносимо прекрасные. В этих снах всё было по-другому, и Влад был другим, и я сама рядом с ним была другой. Не высмеивала, а смеялась. Не влюблялась, а любила. Не жалила, а лелеяла.
Каждое пробуждение было как предательство разума. И я осознала ещё одну странную вещь: неважно, насколько вторична реальность, если ты в ней счастлив. По сути, каждый из нас живёт в своём вымышленном мире, отличающемся от миров окружающих людей. Эти миры сталкиваются, идут внахлёст и даже порой растворяются друг в друге, но они никогда не идентичны. Мир у каждого свой. И я теперь была заперта в том, который выбрала сама.
Но кто мне был виноват? Никто.
Зачёт я так и не сдала, даже не пошла просить о пересдаче. Разумеется, меня отчислили. Разумеется, меня это не волновало. Разумеется, мать не могла не высказаться на эту тему. Высказывалась так, что противопожарные сирены позавидовали бы. Орала долго и со вкусом, думаю, вся многоэтажка теперь была в курсе моего провала.
Трель дверного звонка ненадолго заставила мать замолчать, и она, зло чеканя шаг, рванула в коридор. Распахнула дверь и уставилась на раздражённого соседа по лестничной клетке.
— Слушайте, я понимаю, что дело не моё, но сколько можно орать? — скривился он. — Высшее образование — не гарант ни счастья, ни успеха, ни профессиональной востребованности. У меня вот его нет, работаю штукатуром, получаю хорошие деньги, семью люблю. Ну отчислили Марину вашу, ну не конец света же!
— Да что вы лезете не в своё дело? — прошипела мать.
— Вы это дело сделали моим, потому что орёте, как невменяемая. Время уже девять вечера, а мы детей не можем под ваши крики уложить. Надо же такую глотку лужёную иметь! Вы в рыночные зазывалы не думали податься? — саркастично спросил сосед, но ответа не получил.
Дверь захлопнулась ровно перед его носом, надеюсь, он успел отскочить. Но так или иначе появление незваного заступника сбило основное пламя скандала, и дальше мать говорила уже тише:
— Иди работай, раз даже учиться не в состоянии. Я для тебя всё сделала, всё! А ты только и умеешь, что в телефоне торчать. Даже учёбу не потянула, потому что мозгов нет.
— Интеллект наследуется по материнской линии, — ответила я, не поднимая глаз.
Ох, как это её разъярило!
— Я хотя бы ни у кого на шее не висела, всю жизнь всё сама!
