Народ же извлек из карманов утренние газеты, носовые платки, списки покупок и кепки, разложил их по земле, преклонил по одному колену, свесил головы на груди и тоже присоединился к молитвам.
Солдатики приложили мушкеты к плечам.
Военные моряки обнаружили, что боеприпасы им выдали для их пулемета не годные.
Мистер Уайт приоткрыл один глаз и слабо вопросил:
— О, Господи, а теперь-то еще что?
Первый залп прошел слишком высоко. Он убил на противном берегу трех трактирщиков и пожилую монашку, некогда изобретшую, по слухам, колючую проволоку.
Второй был дан, как оказалось, холостыми патронами, предоставленными армии по ошибке.
Третий разнес вдребезги бортовые иллюминаторы Ирландского ВМФ, начищенные всего лишь на прошлой неделе.
На нем все патроны и кончились. А три танка заслонил мост.
Личный состав Ирландского ВМФ, распаленнный мыслью, что иллюминаторы он начищал за здорово живешь и подозрениями насчет измены, а также разгневанный страхом, коего он натерпелся, вытащил из карманов бойскаутские перочинные ножики и бросился в воды Лиффи. Он решил переплыть реку и перерезать горла личному составу сухопутных войск — или пасть при попытке проделать это.
Разгневанное население, взирая на своих погибших, издало могучий вопль смешанного происхождения — в состав его входили проклятия, погребальные плачи, боевые клики и мольбы о пощаде.
Затем синеватый дым растаял в зимнем воздухе, морские чайки, взлетевшие при звуках пальбы, вернулись по местам, и сразу последовала реакция чисто эмоциональная. Епископы принялись колотить окружающих посохами, инспектора тузить друг друга блокнотами, уцелевшие трактирщики молотить один другого пустыми бутылками, трудовая интеллигенция хлестать друг дружку зонтами, лавочники обмениваться залпами гнилых яиц и капустных кочерыжек, армейцы дубасили аркебузами кого ни попадя и в особенности военных моряков, кареты Святого Иоанна звонили в колокольчики, пожарники включили брандспойты, оказавшиеся, ясное дело, неисправными, члены Гаэльской Лиги бились на дубинках, баньши бранились, гномы гоношились, соратники по ИРА палили из «Томпсонов», психопаты набросились на парламентариев, манерные модницы кололи одна другую безопасными булавками, бычки бодались, гуртовщики лупцевали друг друга ясеневыми хлыстами, трущобники били витрины лавок, намереваясь приступить к мародерству, мистер Блум мирно удалился, Буян Бойлан украсил физиономию Маллигана медицинским фингалом, приходские пасторы надували щеки и мутузили один другого требниками, Гражданскую гвардию истребили на корню, а Самый Главный, стоя в глядящем на «О’Мару» эркерном окне, произносил на гаэльском поучительную речь насчет чудовищного поведения короля Генриха II.
Последние из захватчиков, уже исчезая под мостом имени Батта в направлении здания Таможни, обводили происходившее утомленными взглядами.
Пораженный раздором город предстал перед ними как бы трехслойным. Верхний слой состоял из метательных снарядов — котелков, башмаков, кирпичей, книг, бутылок и прочей дряни, парившей над толпой, точно божественный ореол, точно мячи над струями ярмарочного фонтана. Второй, ударный слой вздымался и опадал, мелькая и мерцая, а состоял он из тростей, зонтов, клюк, палиц, бутылок виски, полицейских и просто дубинок, шпал, кольев, кочерёг, хоккейных клюшек, трамвайных рельсов и кистеней. Третий слой был черным, путанным, уродливым, переплетенным, перекрученным, плотным, мерзопакостным и рыкливым. Состоял он, вроде бы, из людей, но ревел, как тигры во время кормежки. И все, кто в нем бился, наносили друг другу раны, увечья, проливали кровь и обливались ею, и как дикари кололи друг друга, резали, душили — багроволицые, машущие кулаками, огромные, буйные и злосчастные.
Когда они скрылись из виду, миссис О’Каллахан сказала:
— А я… ключи нашла.
— Где? — спросил Микки.
— У себя… в кармане.
Словно вальсируя, они миновали Северную Стену и выплыли ко входу в Док Большого Канала. Сквозь пелену дождя начали проступать очертания не зажженных маяков, справа потянулась вровень с водой Пиджин-Хаус-роуд. Карантинный госпиталь, Водоотливная станция, Спасательная станция, дымящие трубы самого Пиджин-Хауса, Главная электростанция — все попрощались с ними, и надолго.
Мистер Уайт спросил:
— Вы видели… всех этих людей?
— Они в нас… стреляли.
— Глупости.
Слева закачались два бакена, справа вытянулся бесконечный мол Пулбегова маяка. Они почти уже вышли в море, весьма неспокойное.
— Зачем им было… стрелять?
— Наверное… мы что-то не так сделали.
— Если они стреляли, — с трудом произнес мистер Уайт, поднимая слабой рукой воротник, чтобы защититься от дождя, — то, должно быть, друг в друга. Наверное, у них революция. Они ее каждый год устраивают… ближе к Пасхе.
Рев многочисленной толпы за их спинами стих, обратившись в глухое гудение. Капли дождя, падая вокруг в воду, поднимали из нее миллионы шахматных пешек.
— Они, должно быть… видели нас?
Ответа не последовало.
— Глядишь… и лодку вышлют.
Молчание.
Между Пулбегом и Северным Быком легко засветилось море.
Бочки вынесло из гавани и перед мореплавателями открылся, как горный хребет, схожий с самим Потопом, чужой, чудесный, шумный, щедрый, широкий, грубый, заливший земные впадины, омытый дождем, гремящий гравием, исполненный движения соленый океан; сизовато-серая, внезапная, уродливая поверхность, покрытая беспрепятственно ходящими вершинами и провалами, мощными, многошумными, скорыми на расправу, обильными рыбой волнами; и гул огромного простора, и буйный гам его, и грубый гомон морских чудовищ неслись отовсюду, неотвратимые и гнетущие.
Весла ученики мистера Уайта растеряли, еще когда их рвало.
Речное течение сникло. И теперь уже морское несло путешественников по Ирландскому океану на юг. Они возносились, словно священные жертвы, к небесам и рушились вниз, вниз, в пропасти. Птицы морские, летя над водой, исчезали за гребнями и появлялись снова, и наблюдать за ними было мучительно. Прямые линии их полета подчеркивались изгибами волн.
Миссис О’Каллахан сказала:
— Она наверное… особая птица. Вроде пеммикана.
— Кто — она?
— Дух Святой.
Микки горестно заявил:
— Эти забулдыги. Они под нее только деньги выпрашивают.
— Микки!
— На Пасху им фунт подай, на Сретенье подай, на Холлуин подай и на Рождество тоже.
Он посмотрел за край бочки и с тревогой добавил:
— О, Госпди! Эти волны, они к нам идут?
— Похоже.
— Нам же их не одолеть нипочем.
— Нет.
— Так мы утопнем.
— Да.
— Ктооооо…
Миссис О’Каллахан начала читать покаянную молитву.
Оглянувшись, можно было увидеть, что братья и сестры Филомены вытащили откуда-то двадцать три цветных шейных платка, принадлежавших некогда мистеру Уайту, и машут ими гребню надвигающейся волны. А поднявшись на этот гребень, можно было увидеть и причину их поведения.
Таковую составлял почтовый пароход англичан, завершавший под обычным его дымным плюмажем ежедневный вояж из Холихеда в Дублин.
Миссис О’Каллахан замахала ключами.
Мистер Уайт и взглянуть в сторону судна не пожелал:
— Они нас не увидят.
Трудно поверить, но пароход развернулся и, сбавляя ход, направился к ним. И подошел совсем близко. Стоявшие вдоль его поручней люди принялись бросать морестранникам спасательные пояса: опасные, вообще говоря, метательные снаряды, капитан парохода, боявшийся их лишиться, сильно кричал, протестуя. С борта спустили на скрежещущих блоках шлюпку, впервые на памяти не одного поколения покинувшую насиженное место. Матросы, чем-то отдаленно похожие на проводников железной дороги, что для морского рейса в Ирландию даже и странно, судя по всему, удивились, увидев, что она держится на плаву. Крутой борт парохода навис над мореходами и они, поняв, что спасение близко, принялись один за другим падать в обмороки. Пассажиры, сочувствуя страдальцам, также швыряли им всякое — кто веревки, бухты коих удалось отыскать на палубе, кто пожарные ведра. Те же, кто с опозданием вышел из пароходного бара, швыряли бутылки. Многие щелкали фотоаппаратами. Официантки сооружали носилки, наполняли стеклянные банки горячей водой, готовили жидкую кашицу. В признанную пригодной к плаванию спасательную шлюпку, спустилась команда гребцов, которые отвязали ее от шлюп-балки и направили к терпящим бедствие. Мускулистые спасатели ласковыми руками извлекали несчастных из кадок и ванночек и через планшир передавали наверх. А там их уводили, — со свисавшими на грудь головами и лицами, как у покойников, — по палубе, и руки каждого держали на своих плечах двое матросов. Они были спасены и, до некоторой степени, благодарны. Их отпаивали ромом. Даже дождь и тот стал стихать.
