Перемещение внутри каменного кармана не простое занятие. При размере три на три метра центр камеры занимало отверстие в полу. Если захотел, я бы просунул в него голову. Неудобное препятствие пришлось обползать вокруг.
— Я убью тебя! — взвыл Оливье и, подтянувшись, полез ко мне.
Оседлав стену, он перевалился на мою сторону. Отверстие в полу камеры, мгновенно увеличилось вдвое, еще до того, как дядя спрыгнул вниз. А после его приземления, дыра заняла большую часть камеры, оставив ободок по периметру. Поднявшись на дрожащих ногах, я вжался в стену. Из прорехи в полу задувал ветер. Внизу, у подножия замка, виднелись крошечные деревья и очень острые, даже на вид, камни. Я не сомневался, что если свалиться туда, то не спланируешь. Наоборот, быстро полетишь навстречу скалам.
— Это не я! — отчаянно пропищал я.
Дядя не отвлекался на разговоры. Обходя отверстие в полу слева. Я в свою очередь двигался вправо. Пройдя полный круг, мы остановились.
— Меня не было десять минут!
— Иногда, этого достаточно. — веско заметил незнакомый голос.
Я обернулся. Из-за левой стены моей камеры на нас смотрел, заросший грязными, скомканными седыми волосами, человек. Между ними торчал горбатый нос и пронзительные синие глаза.
— Не лезь не в свое дело! — грозно прикрикнул на него дядя.
— Прошу прощения. — ответил незнакомец. — Я бы ни в коем случае не стал вмешиваться, но я соскучился по человеческому общению. Я здесь уже двадцать пять дней и мне осталось совсем чуть-чуть.
— Рад за вас. — бросил Оливье и уставился на меня.
— Я ничего не делал. — не слишком уверенно повторил я.
— Я могу подтвердить. — влез Евлампий.
— Ты, подтверждалка, рассыплешься в пыль на его костях!
— Я бы попросил мне не тыкать!
— Какая у вас содержательная беседа, господа. — заметил незнакомец из соседней камеры.
Дядя бросил в его сторону испепеляющий взгляд и снова повернулся ко мне.
— Боишься? — спросил он, двигаясь в обход дыры.
Я кивнул и пошел на противоположный край.
— Мало. — тихо проговорил он. — Я хочу, чтобы ты умирал от страха. Желаешь узнать, что ты сделал? Хорошо. Я тебе скажу.
Дядя продолжал продвигаться вдоль стены и мне приходилось отходить в другую сторону.
— Король Дарвин. — приступил Оливье. — Седьмой год начинает празднование дня рождения с дегустации торта. Ему приносят целый торт. Он собственноручно отрезает маленький кусочек и кладет в рот. Медленно пережевывает и…бац…
Оливье так громко и звонко хлопнул в ладоши, что я с перепугу чуть не свалился в дыру.
Замерев на мгновение, дядя разочарованно посмотрел на меня и продолжил движение.
— Надеялся, ты упадешь. Ну ничего, месть особенно сладка, когда ее долго дожидаешься. Король Дарвин пережевал кусочек торта, — продолжил Оливье, — и уже вставал, собираясь провозгласить начало праздника, но не объявил!
Дядя сорвался на крик.
— Потому, что он застыл над своим золотым троном! Окаменел! Тогда все повернулись ко мне!
— Вы потрясающий рассказчик, вы оказали бы честь даже Большому репертуарному театру! — восторженно воскликнул седой незнакомец.
— Он стоял, ни на что не реагируя, как мраморное изваяние в свою честь! — ни на кого не обращая внимания говорил Оливье. — Все гости, даже жалкие слуги, показывали на меня пальцами. Они кричали «Мастер проклял нашего короля своим тортом».
— Это серебряная пыльца. — деловито проговорил голем. — Мы же видели такое во время охоты на левиафана. Фея должна подуть…
— Она дула! — заорал Оливье. — Тысячу раз дула!
— Не помогло? — спросил я.
— Он стоит над троном, как статуя! Что ты натворил? Мой торт! Меня не было десять минут!
— Я ничего не делал. Фея испугалась, когда голем попал в сосуд своим снарядом и начала сыпать серебряной пыльцой. Я ее успокоил и она перестала.
Оливье смотрел на меня так, словно я объявил, что командую поглотителями магии.
— Ты же уничтожил меня, понимаешь? Стрескал и не подавился, проклятущий оборотень! — отчаянно крикнул он. — Не пройдет и двух дней, как все тридцать миров узнают, что я отравил своего лучшего клиента!
Дядя сел на пол, свесив ноги в дыру, и закрыл лицо руками.
— Потрясающе! Репертуарный театр меркнет! Какая живость языка и страсти! Позвольте поблагодарить вас! Я покорен! Прошу прощения, с моей стороны не вежливо вмешиваться в вашу беседу, тем более не представившись. Меня зовут Мровкуб Тридцать Первый, бывший архивариус Магистрата.
Он попытался поклониться, чуть не ударившись о стену за которую держался.
— Что такое магистрат? — пробормотал я.
— Очень приятно, господин бывший архивариус Мровкуб Тридцать Первый. — отозвался голем. — У моих спутников плохо с хорошими манерами, поэтому прошу их простить. Меня зовут Евлампий, исполнитель третьей категории канцелярии исполнения приговоров высшего суда Тринадцатого Темного Объединенного мира.
— Большая честь. Прошу прощения, господин Евлампий, у меня скверное зрение не извольте на меня оскорбляться, но должен признаться, к моему глубочайшему смущению, что не могу вас разглядеть.
— В том нет вашей вины, господин бывший архивариус, я столь мал, что для господина со слабым зрением, неразличим. Я имею несчастье быть прикованным к цепи оборотня и сопутствовать в его странствиях. — скромно ответил голем.
— Как все интересно и смешанно в реальном мире. Я отвык от всего настоящего. До случайного стечения обстоятельств, приведших меня в столь плачевное положение, я длительное время не покидал стен архива магистрата.
— Прискорбно слышать…
— Заткнитесь! От ваших светских бесед тошнит! — заорал Оливье.
— Вынужден представить и этого господина. — со вздохом сообщил Евлампий. — Он хорошо известен в тридцати мирах, как браконьер, пьяница и нарушитель общественного спокойствия…
Дядя зарычал.
— Но прежде всего, — поправился голем. — Он знаменит своим кулинарным мастерством. Мастер Оливье, и его ученик и помощник…
— Проклятый вредитель! — отчаянно взвыл дядя.
— Ужасно, что вы попали в столь щепетильную ситуацию. — не обратив внимания ни на тон, ни на оскорбления, уважительно проговорил архивариус. — Мое сочувствие с вами, поверьте. Мне жаль, что известный ученик подставил своего знаменитого учителя…
— И вышел сухим из воды! — выкрикнул дядя, и добавил чуть слышно. — Мы будто поменялись местами.
— Я должен обратить ваше внимание на то, что любое событие, долженствующее произойти в тридцати мирах в ближайшем будущем, не имеет для нас значения. Попавшие на каменную террасу, так летучие обезьяны, не без иронии, называют нашу тюрьму, смертники. Из этих камер нельзя выбраться. Путь один, вниз.
— Мы умрем? — дрожащим голосом спросил я.
— Рано или поздно, юноша, всех ждет смерть, таков закон нашей вселенной. — заметил архивариус.
Оливье громко вздохнул.
— Когда же вы заткнетесь? — спросил он, сдавив лицо руками.
— Позвольте спросить, господин бывший архивариус, почему вы так убежденно говорите о смерти? — уточнил Евлампий.
— Я в камере двадцать пять дней, к счастью, местная природа богата влагой и дожди, в здешних краях, не редкость, иначе, я давно бы погиб от жажды. Все, с кем я имел честь отбывать наказание, уже погибли. Скоро придет и мое время.
— Прошу вас, господин бывший архивариус, мы хотели бы услышать доскональный рассказ. — попросил голем.
— Конечно. — согласился я.
— Чтобы вам стало ясно, я расскажу устройство тюрьмы. Она пропитана древним колдовством, поверьте мне, я в этом разбираюсь. Пространство над нами, до карниза с которого сбрасывают смертников, зачаровано заклятьями отнятия веса. Поэтому, заключенные не разбиваются, а медленно падают, как невесомые пушинки. Пространство под нами, до земли, зачарованно противоположными заклятьями и прибавляют вес. От этого, падая, совершенно невозможно спастись.
Мровкуб Тридцать Первый прочистил горло.
— Прошу прощения. Я так давно не говорил, что мне тяжело произносить длинные речи.
— Ну и заткнулся бы. — проворчал Оливье.
— Заключенных не кормят и не поют водой. — как ни в чем не бывало продолжил архивариус. — Каждое утро проход в полу расширяется. Я здесь двадцать пять дней. Мне приходится стоять в углу на одном единственном камне. К счастью, в стене удобные выщерблины и я могу держаться. Уместно будет сообщить, что вам лучше разойтись по разным камерам, иначе, проход расширится слишком быстро.
Я посмотрел на дядю. Он никак не отреагировал на слова архивариуса.
— Спасибо. — искренне сказал я Мровкубу.
— От крысиного хвоста, больше толку, чем от твоего спасибо, крысеныш. — взревел Оливье.
— Позвольте с вами не согласиться…
