Ваймс бросился в сторону и по задымленному коридору прямо в кабинет. Каченс кинулся за ним. Клинок полоснул Ваймса по ноге. Он упал на стол клерка, выронив кинжал.
Каченс обходил его, выбирая место для удара. Он занес меч…
Ваймс схватил стальную линейку. Ее шлепок выбил меч прямо из рук капитана.
Точно во сне, припадая на раненую ногу, Ваймс выпрямился.
Отправь его назад во мрак, пока он не понадобится…
Опрокидываясь на спину, он повернул линейку, и ее край разрезал воздух, оставляя дым клубиться позади. Кончик рассек шею Каченса.
За Ваймсом из коридора вырывался белый дым. Потолок кровавой комнаты рушился.
Но он стоял, глядя на Каченса с тем же пустым сосредоточенным выражением лица. Человек ухватился руками за горло, сквозь его пальцы текла кровь. Он зашатался, тщетно хватая ртом воздух, и упал навзничь.
Ваймс бросил линейку на его тело и захромал прочь.
Снаружи слышалось громыхание передвигаемых баррикад.
Каченс открыл глаза. Мир вокруг был серым, если не считать стоящей перед ним черной фигуры.
Как и всегда, стараясь узнать побольше о новом человеке, тщательно изучая его черты лица, он пригляделся.
— Эм, твои глаза… э… твой нос… твой подбородок… — Он сдался.
— ДА, — ответил Смерть, — Я НЕСКОЛЬКО ЗАКОВЫРИСТЫЙ ЭКЗЕМПЛЯР.
СЮДА, МИСТЕР КАЧЕНС.
Лорд Ветрун, думал Ветинари, был сущим параноиком. Он поставил стражника даже на крыше ликерного завода, с которой был виден дворцовый двор. Точнее, двух стражников.
Если чуть приподняться над парапетом, то можно было вполне отчетливо увидеть одного из них, но другой таился в тенях труб.
Покойный достопочтимый Джон Кровистек заметил только первого.
Ветинари бесстрастно смотрел, как парня оттаскивают прочь. Если уж вы были наемным убийцей, то ваша смерть при выполнении задания была лишь частью работы, хотя и последней. Жаловаться не на что. И это теперь означало, что остался лишь один стражник, другой же тащил Кровистека вниз по ступеням.
Кровистек носил черное. Как и все наемные убийцы. Черный был стильным цветом и, кроме того, таковы были правила. Но лишь в полночь в темном подвале он мог оказаться к месту. Во всех других случаях Ветинари отдавал предпочтение темно-зеленому или оттенкам темно-серого. При правильном выборе цвета и позиции ты исчезал. Человеческие глаза помогали этому. Они исключали тебя из поля зрения, относя тебя к фону.
Конечно, его бы исключили из Гильдии, если бы поймали в подобном одеянии. Он же полагал, что это лучше, чем быть исключенным из числа стоящих и дышащих. Он предпочел бы простыть, чем остыть навсегда.
В трех футах от него стражник, не задумываясь о возможности появления других людей, зажег сигару.
Каким же гением был лорд Винстэнли Гревил-Пайп. Что за наблюдательность. Хэвлоку бы хотелось встретиться с ним, или хотя бы посетить его могилу, но, по всей видимости, она была внутри тигра, которого, к огромному своему удивлению Гревил-Пайп не заметил до самого последнего момента.
Впрочем, Ветинари оказал ему особую честь. Он отыскал и расплавил граверные пластины «Некоторых Наблюдений об Искусстве Невидимости».
Он отыскал и другие четыре сохранившиеся копии, но так и не смог заставить себя сжечь их. Вместо этого он соединил тоненькие книжицы и вставил их в обложку «Анекдотов Великих Счетоводов, Том 3». Ему казалось, что лорд Винстэнли Гревил-Пайп оценил бы это.
Ветинари, терпеливый точно кошка, удобно лежал на свинцовой крыше и смотрел на дворцовый двор, раскинувшийся внизу.
Ваймс лежал, уткнувшись лицом в стол в штабе Стражи, и изредка моргал.
— Прошу, не шевелитесь, — сказал доктор Лоуни. — Я почти закончил. Полагаю, вы бы рассмеялись, если бы я сказал вам не напрягаться?
— Ха. Ха. Ой!
— Это всего лишь поверхностная рана, но вам следует немного отдохнуть.
— Ха. Ха.
— У вас впереди тяжелая ночь. Как, подозреваю, и у меня.
— Все будет в порядке, если мы дотянем баррикады до Легкой улицы, — заметил Ваймс, и в наступившей красноречивой тишине он понял все.
Он сел на столе, который Лоуни использовал как операционный.
— Они уже на Легкой улице, так ведь? — спросил он.
— Последнее, что я слышал, — кивнул доктор.
— Последнее, что вы слышали?
— Ну, вообще-то нет, — отозвался Лоуни. — Все… расширяется, Джон. Самое последнее, что я слышал, было, как кто-то сказал «а зачем останавливаться на Легкой улице?»
— О, боже правый.
— Да. Я тоже так подумал.
Ваймс натянул бриджи, застегнул ремень и выскочил на улицу прямо в гущу спора.
Здесь была Рози Длань, и Сандра, и Редж Башмак, и еще с полдюжины человек, рассевшихся вокруг стола посреди улицы. Выйдя из дверей, Ваймс услышал, как жалобный голос произнес:
— Вы не можете бороться за «достойно оцененную любовь».
— Вы можете, если хотите, чтобы я и другие девушки были с вами, — ответствовала Рози. — «Бесплатная» — не то слово, которое бы нам хотелось видеть в данном контексте.
— Ох, ну хорошо, — согласился Редж, делая заметки. — Все довольны Правдой, Справедливостью и Свободой, так?
— И канализации получше. — Это был голос миссис Резерфорд. — И что-нибудь сделать с крысами.
— Полагаю, мы должны думать о более возвышенных материях, товарищ миссис Резерфорд, — сказал Редж.
— Я не товарищ, мистер Башмак, как и мистер Резерфорд, — проговорила миссис Резерфорд. — Мы всегда держимся сами по себе, я права, Сидни?
— У меня есть вопрос, — раздался голос из толпы зрителей. — Гарри Гибкий я. Держу обувную лавку в Новых Сапожниках…
Редж тут же ухватился за эту возможность избежать разговора с госпожой Резерфорд. Революционеры не должны встречаться с кем-то вроде госпожи Резерфорд в свой первый день.
— Да, товарищ Гибкий?
— И мы не бужуры, — добавила госпожа Резерфорд, не желая пускать все на самотек.
— Э, буржуазия, — поправил Редж. — Наш манифест взывает к буржуазии. Это как бур, э, жуаз, э, и я.
— Буржуазия, буржуазия, — проговорила госпожа Резерфорд, точно пробуя слово на язык. — Это… звучит не так уж плохо. Чем, э, они занимаются?
— В любом случае, здесь в седьмом пункте этой бумажки… — настаивал мистер Гибкий.
— … Народной Декларации Славного Двадцать Четвертого Мая, — поправил Редж.
— Да, да, точно… ну, здесь сказано, что мы получим во владение средства производства, вроде того, так я хочу знать вот что, как это будет действовать в отношении моей лавки? То есть, она в любом случае будет моей, так? Просто не то, чтобы там было места больше чем для меня и моего парня, Гэрбата, и, может, одного покупателя.
В темноте Ваймс улыбнулся. Некоторые вещи Редж никогда не мог предусмотреть.
— А, но после революции вся собственность будет принадлежать простым людям… э… то есть, она принадлежит и вам, и всем остальным, понимаете?
Товарищ Гибкий казался озадаченным.
— Но туфли делать буду я?
— Разумеется. Но все будет принадлежать народу.
— Тогда… кто будет платить за обувь? — спросил мистер Гибкий.
— За свою обувь все будут платить разумную цену, и вы не будете виноваты в том, что живете за счет обычного работяги, — коротко ответил Редж. — Теперь, если…
— То есть, коров?
— Что?
— Ну, там ведь только коровы, и парни с кожевенной лавки, и, честно говоря, они ведь целыми днями просто стоят в поле, ну, не парни, конечно, но…
— Послушайте, — вздохнул Редж. — Все будет принадлежать народу, и все будут жить лучше. Вы понимаете?
Сапожник нахмурился еще больше. Он не был уверен, что принадлежит к этому самому народу.
— Я думал, что мы просто не хотели, чтоб на нашей улице были солдаты, и толпа, и все такое, — произнес он.
Вид у Реджа был затравленный. И он нырнул в поисках безопасности.
— Ну, по крайней мере, мы все можем согласиться с Правдой, Свободой и Справедливостью, да?
Они закивали. Этого хотели все. Это ничего не стоило.
В темноте вспыхнула спичка, и, когда все повернулись, Ваймс зажег сигару.
— Вам бы хотелось Свободы, Правды и Справедливости, так ведь, товарищ сержант? — подбадривающее осведомился Редж.
— Мне бы хотелось вареного яйца, — отозвался Ваймс, туша спичку.
В ответ раздался нервный смешок, но Редж выглядел обиженным.
— В подобной ситуации, сержант, я полагаю, нам следует несколько расширить свои…
— Ну, да, мы могли бы, — произнес Ваймс, спускаясь по ступенькам. Он взглянул на листки, лежащие перед Реджем. Его это заботило. Правда, заботило. И он был серьезен. Очень серьезен. — Но… ну, Редж, завтра опять встанет солнце, и я вполне уверен что, чтобы не произошло, мы не найдем Свободу, и не будет полной Справедливости, и я чертовски уверен, что мы не узнаем Правды. Но вполне возможно, что я все же получу вареное яйцо. К чему все это, Редж?
