– А нам бы всё равно для свету сподручнее, – поддержал рудокопа министр кройки и шитья.
– Если бы от нее еще моль разлеталась, – хмыкнул молчавший до сих пор министр шкурной промышленности…
– А деньги, наоборот, слетались, – язвительно договорил за него министр ковки и литья. – Кончай разговоры, ребята. Утро уж скоро на дворе, скоро вставать пора, а мы еще и не ложились. Завтра договорим. В смысле, уже сегодня, но попозже. Если ваши высочество ничего против не имеют?.. – поспешно оглянулся он на лукоморцев.
– Наши высочество имеют только «за», – широко и заразительно зевнула Серафима, и ее тут же поддержали остальные. На том первое заседание и закончилось.
Утром ворота царского дворца снова оказались заблокированными.
Серафима окинула прищуренным полусонным взором переминающуюся и перешептывающуюся в нетерпеливом ожидании толпу горожан, в которой количество мешков, авосек, котомок и прочих средств для переноса добра превышало количество человек, по крайней мере, втрое, и философски изрекла в пространство:
– Теперь я понимаю, почему все нормальные люди добрые дела предпочитают делать анонимно.
– Почему? – ускользнул смысл афоризма от Иванушки, не отрывавшего страдальческого взгляда от изможденных голодных лиц за оградой с того момента, как их увидел.
Она странно покосилась на него, ничего не ответила, и дала сигнал стражникам открывать ворота.
– Доброе утро, граждане Постола! – демонстративно-весело приветствовала она собравшихся.
– Здравствуй, царевна-матушка! – подобострастно ответствовал ей разноголосый хор.
– Рады видеть вас снова здесь, горожане! – преувеличенно бодро улыбнулась им она. – Вижу, хорошие новости в вашем древнем городе перемещаются быстро!
Толпа посчитала это за шутку и сочла необходимым поскорей заискивающе рассмеяться.
– Откровенно говоря, некоторые из нас опасались, что никто не придет сегодня к дворцу, – доверительным тоном сообщила царевна, словно продолжала начатый ранее разговор. – Но я им всем говорила: «Не выдумывайте, народ Постола – не сборище захребетников и бездельников, которые только и ждут, где бы чего на дармовщинку урвать! Они не станут равнодушно смотреть, как погибает их город! Они обязательно предложат свою помощь!» И вот – я оказалась права.
Народ Постола смущенно и встревожено запереглядывался, забормотал, закивал, сам не зная чему, а разнокалиберные кошели и сумки как-то сами по себе стыдливо уползли с первого плана за линию статистов.
– Сень, ты о чем? – шепотом изумился Иван не меньше озадаченных горожан.
– О том, о чем мы вчера не успели поговорить, – исчерпывающе пояснила она. Толпа колыхнулась.
– Так это… мы ведь ничего… – давешний старик в армяке цвета осеннего болота, стыдливо пряча одной рукой за спиной большущий мешок, развел другой. – Мы ведь поработать не отказываемся…
– Мы ж понимаем, что еда с неба не валится… – запричитала одна женщина, и тут же, едва не хором, вступили остальные:
– И деньги тоже…
– Так ить ежели б была работа, рази ж мы попрошайничали ходили…
– Самим душу воротит, ежели по совести-то…
– Токмо кому мы нужны такие… – поддержал товарок однорукий бородатый мужичок, оправдываясь и лихорадочно заталкивая кошелку в дырявый карман с таким усилием, что она начинала вылезать сквозь дыру.
– Ни два, ни полтора, как говорится… – пожаловался стоявший с ним рядом кривобокий одноглазый.
– А вот об этом мы сейчас и побеседуем, – уже с искренней улыбкой пообещала горожанам царевна. – Проходите, гости дорогие. Сейчас я распоряжусь, и на кухне нам чего-нибудь сообразят. А за накрытым столом и разговоры веселее.
* * *
Чумазый черноволосый мальчишка со злостью выдохнул зловонный холодный воздух и нехотя, словно ловец жемчуга без заветной живой перламутровой коробочки, вынырнул из гулкой полупустой утробы мусорного бака.
Три пары голодных карих глаз, не мигая, уставились на него в немом ожидании чуда, счастья или хотя бы заплесневелой горбушки, что, впрочем, на сегодня было для них абсолютно равнозначно. Хотя, если разобраться, горбушка туманно-абстрактное чудо и расплывчато-непонятное счастье все-таки по важности перевешивала.
– Ну?.. – тихо пискнула худенькая, почти прозрачная девочка, закутанная не то в армейскую палатку, неоднократно побывавшую под обстрелом, не то в поношенную слоновую шкуру.
Нет, она, конечно, понимала, что если Кысь молчит, когда вылез, не улыбается и не показывает добычу, то улыбаться, говорить и показывать нечего, но кто его знает, может, он просто решил сейчас над ними немного подшутить, хотя за ним это раньше и не водилось…
– Нету ничего, – угрюмо бросил мальчишка и стал неуклюже выбираться на свободу.
Самый маленький мальчик утер грязным кулаком нос, недоверчиво поглядел на сумрачного Кыся, страдальчески нахмурился, и вдруг заревел во все горло, словно прорвало дамбу горя и слез, и все беды мира хлынули разом на его чернявую невезучую головушку с оттопыренными холодными ушами.
– Тихо, Векша, тихо, ты чего, охрана прибежит! – испугано зашикала и замахала на него веточками-руками девочка.
– Пусть прибежит!.. – икал и всхлипывал мальчонка.
– Нас поймают! – присел перед ним на корточки мальчишка постарше.
– Пусть поймают!..
– К Вранежу отведут! – пригрозил Кысь и, ухватив пацаненка за рукав дырявого армячка размера на три меньше и лет на сорок старше его обладателя, стал тянуть его к потайному ходу в заборе.
– Пусть отведут!.. – ревел и упирался Векша, и ветхое гнилое сукно трещало и разъезжалось под пальцами брата. – Пусть!.. Пусть!.. Пусть отведут!..
– Он тебя сварит и съест! – прибег к последнему, самому убойному аргументу Кысь. Такая возможность в голову малышу раньше не приходила.
Он в последний раз икнул, хлюпнул носом, мазнул рукавом по мокрым глазам и умолк, усиленно сосредоточившись. Поразмыслив несколько секунд над угрозой брата, Векша наморщил лоб и упрямо мотнул непокрытой патлатой головой:
– Врешь.
– А вот и не вру!
– У Вранежа на стеклянном блюде требуха баранья с черной кашей горкой навалена!.. и холодец в золотом тазике из ушей свиных!.. и яблоки моченые!.. и рыбы сколько хочешь! Хоть вареной, хоть жареной!.. И… и… – Векша задумался, напрягая всё воображение, представляя неслыханное и невиданное простым смертным изобилие на белой обеденной скатерти небожителя-градоначальника, – и черный хлеб скибками!.. Вот такенными!.. А посредине – молока топленого крынка, а в ней половник серебряный! И будет он тебе после этого меня лопать, как же!..
– Он тебя на десерт съест, с канпотом! – сердито пригрозил средний брат и потянул упрямца за другой рукав. – Пошли скорей!
– С канпотом булки едят узюмные, с… – буркнул Векша, но не успел добавить, с чем конкретно рисовались ему обмакнутые в канпот узюмные булки, как из-за угла выглянула усатая голова в блестящем шлеме и басом радостно воскликнула:
– А тут еще четверо!
– Стража!.. Бежим!.. – отчаянно выкрикнул Кысь, рванулся к тайному лазу под забором, метнулся обратно, чтобы поторопить малышню и оказался прямо в объятьях усатого охранника.
Двое его братьев и сестра уже трепыхались словно пойманные воробьи в мощных лапах трех других солдат.
– Пусти, пусти!!!.. – истошно орал и отбивался руками и ногами Кысь, но усатый стражник лишь довольно похохатывал и крепче сжимал обреченного на муки неизвестности мальчишку.
Через несколько минут солдаты доставили панически верещащий и вырывающийся улов в городскую управу и, пройдя по широкому пыльному коридору первого этажа несколько поворотов, внесли детей в небольшую, ярко освещенную разложенными на полках желтыми шарами и очень теплую комнату.
На полу ее кипел и булькал, исходя матовыми клубами пара, огромный котел, хоть огня под ним и не было. Рядом стояли чаны с холодной водой, выводок разнокалиберных ведер и пустое корыто размером с небольшую лодку.
– Принимай, матушка Гуся, еще отловили, на самом нашем заднем дворе паслись, короеды! – доложили стражники, гордо демонстрируя испугано притихших ребятишек сутулой старушке в коричневом платье с закатанными выше локтей рукавами и мокром синем фартуке.
– Вот молодцы, – ободряюще заулыбалась та. – У вас родители есть, детки?
– Сироты мы, – ожесточенно зыркнул на нее искоса Кысь.
– Ну, тогда мы сейчас вами займемся… – нараспев протянула она и махнула рукой отряду женщин, усталой стайкой присевших на длинную скамью у стены.
– Только меня тогда первым, – угрюмо глянул на старушку старший брат. – А их не трогайте. Они еще маленькие.
– Чего тебя первым? – удивился за ее спиной сморщенный старичок в накинутом на плечи заношенном армячке цвета ноябрьского болота и с пустым ведром.
