— Давай прогуляемся, — предложила Яна.
Вадим опустил голову. Желудок свело судорогой. Он вздрогнул, пытаясь совладать с болью. И вдруг боль исчезла. Он посмотрел на Олега и Яну и испытал первый прилив счастья с тех пор, как его жизнь неуклонно пошла вниз. Он не знал, что они хотят ему сказать. Он не верил вообще, что еще кому-нибудь нужен. Он думал, что спит, а перед глазами стоит мираж из старых сказок, когда все еще было хорошо.
Его губы растянулись в сухой улыбке, и теперь на его лице отразилось все, что ребята хотели видеть.
— Давай, выбирайся, — Яна улыбнулась. — Мы вернемся на наше место и кое-что расскажем тебе. И если ты захочешь, мы возьмем тебя с собой.
Свечение
— Анюта! — окликнула высокая круглолицая женщина.
Она выглядела не лучшим образом. Аня трижды звонила ей вчера ночью, но ей никто не ответил. Все словно сговорились выключать телефоны, только дежурной медсестре от этого становилось не легче. Дыхание, пульс, давление — дыхание, пульс, давление — трижды она повторяла прошлой ночью, но утром забыла обо всем. После того, что случилось, она и сама едва находилась в параметрах дозволенных сердечных сокращений.
Круглолицая женщина потрогала ее лоб и вскинула брови.
— Горячий, — она вернулась к столу и развела в стакане аспирин. — Извини, сама не знаю, что делаю. Выпей!
Она протянула стакан медсестре.
— Аня, — без внимания. — Что случилась, детка? Неудачная ночь. Вроде бы никто не умер. Это Ирина Ивановна, начальница медицинской части военного колледжа. Хватит притворяться. Я знаю, что ты звонила мне в три часа ночи, знаю и то, что ты несколько раз перезванивала. Извини, я взять трубку не смогла.
— Я все понимаю, — тихо ответила Аня и взяла стакан с аспирином.
— Тогда я хочу немедленно услышать доклад! Что за пациент прибыл сегодня ночью? Как его самочувствие?
— Без происшествий. Все хорошо.
Аня глянула на нее пустыми глазами.
Теперь Ирина Ивановна осознала, что с подчиняемой, действительно, что-то не так. Однажды она столкнулась с подобным случаем, в Афганистане — она проходила свою первую практику совсем молодой и не опытной. Зашивала ноги, руки, прикладывала куски оторвавшейся кожи, заматывала разбитые головы. Стоны солдат до сих пор снятся ей в кошмарных снах. И ей казалось, что более страшного места, чем Афганистан ей никогда не увидеть. Она помнила все, что держала в своих руках, и теперь они не дрожали при виде выпавшей печени или распотрошенных кишок. Они были холодны и бесчувственны. Но сейчас Ирина Ивановна вздрогнула всем телом. Ее окутал испуг.
— Аня? Что случилось?
— Ничего.
Аня сидела, опустив голову вниз, а Ирина Ивановна пыталась вспомнить, когда видела ее такой последний раз. (Да и был ли вообще этот последний раз). Она села рядом, скрючившись, как ведьма над котлом зелья. Черная женская сумка так и осталась на ее плече.
— Аня!
— Что?
— Ты проводила утренний осмотр?
— Да.
— Все хорошо?
— Все замечательно, — ответила медсестра, и вновь перед ее глазами вспыхнула ночная история.
***
Семь лет назад я встретил прекрасную девушку. Это случилось еще во время летней практики в Энсо — маленьком, богом забытом городке, где большую часть населения составляют старики, а меньшую — женщины в возрасте за сорок. Мы познакомились в больнице. Я подрабатывал медбратом после колледжа, а она попала в отделение с тяжелым отравлением. Беседа за беседой, но когда она пошла на поправку, я понял, что просто так, мы уже не расстанемся. Мы слишком сильно нуждались в поддержке друг друга, но, как это и полагается зажатым и закомплексованым людям, держали все внутри.
Я узнал, что она работает в одном из местных ресторанчиков в центре Энсо. Она сказала, что очень хочет заработать денег на учебу и что рассчитывает некоторое время пожить здесь, после чего уехать в другой город и поступить в университет. Конечно, я не был рад это слышать. Но на тот момент я еще не был ее парнем. Мы даже ни разу не целовались, поэтому препятствовать ей не стал.
Уже тогда слово работа воспринималось мной, как яд. Не скрою, что я очень ценил труд каждого человека: работа — есть обратная алгебраическая функция безделью. И первое время, когда я рассказывал о ней своим друзьям, мне нравилось возвышать ее. Нравилось говорить, что она не из тех девочек, которые высасывают из родителей деньги до двадцати пяти лет, а после начинают высасывать их из своих мужей. Нет. В ней было много самостоятельности. Гораздо больше, чем во мне.
Каждый вечер я возвращался домой и звонил ей. И как вы думаете, что я слышал в телефонной трубке? Голос, абсолютно лишенный удовольствия, уставший, измотанный и ослабевший. Я слышал этот голос много раз, ощущал ее эмоции и никогда бы не подумал, что какой-то маленький, вшивый ресторанчик сумеет поглотить ее целиком. Каждый вечер я звонил ей, хотел услышать что-нибудь новое, хотел разобраться в ее настроениях и почувствовать, можно ли ими управлять. Я помню, как она смеялась, дула в трубку, точно в кружку с горячим чаем, и ее смех придавал мне столько радости, что я забывал весь скопленный за день негатив. Она смеялась, и я видел ее улыбку. Такую редкую, но искреннюю, такую добрую и ничего не таящую в себе. Просто улыбку, которая поворачивала все вспять. Просто чувство, заставляющее вдыхать и выдыхать и верить, что в мире есть много вещей, способных сделать тебя счастливым. Например, ты можешь любить кого-то, получая то же самое взамен, а можешь ненавидеть, получая…
Так шло время.
Она никогда не злилась на меня за частые звонки, но раз от раза я стал понимать, что наши беседы заходят в тупик. Дело вовсе не в темах или в том, что мы уже очень хорошо узнали друг друга. Она была занята чем-то своим. Возможно, уплотнили рабочий график, возможно, ей кто-то мешал. Но я не верил в то, что ей все надоело. А голос в трубке все чаще зарывался в усталость. Все чаще напоминал измождение и муки, словно ее пытали или заставляли делать то, что она не хотела.
Я никогда не спрашивал ее о том, чем именно она занимается в этом ресторане. В моей голове на этот счет была одна-единственная ассоциация: официант — заказ — выполнение — чаевые. И так до конца рабочего дня. Потом отдых — и снова работа.
Потом я узнал, что она работала день через день с пяти часов вечера до четырех утра.
На первом курсе медицинского колледжа нам читали несколько коротких лекций о влиянии сна на жизнь здорового человека. Каждый врач знает, что пяти часов сна в сутки, даже если такой режим стабилен, совершенно недостаточно для нормальной жизнедеятельности организма. Кровеносные сосуды вздуваются после каждого физического действия, кожа на лице краснеет, учащается пульс, отдышка, теряется четкая ориентация, сердце превращается в тряпку, и все это происходит постепенно, в зависимости от количества отведенного под сон времени.
Когда я видел ее в последний раз, она была той девушкой, которую мне хотелось любить вечно, но спустя полгода ее словно изжевала мясорубка. Она стала тощей — тазовые кости торчали по бокам плоского живота, длинные волосы она обрезала под каре, что, по ее словам, соответствовало образу официантки. Ее улыбка растворилась, лицо потускнело, под глазами появились круги, которые она обильно закрашивала косметикой. Но сейчас краситься у нее получалось плохо. Она потеряла женственность. Потеряла те искры, что так ярко запомнились мне во время знакомства.
Виноват ресторан?
Я не думаю, что ужасное преображение произошло по вине этого убогого заведения. Сколько студентов работает официантами, и далеко не с каждым происходит то, что происходило с ней. Она сильно изменилась, и вопрос заключался в том, почему.
Был мрачный дождливый день, когда я пришел к ним в ресторан, как посетитель. Человек, желающий поужинать. Ко мне подскочила официантка, очень старая на вид, хотя, как мне показалось тогда, она была одного возраста с моей подружкой. Я взял у нее меню — широкий лист цветной бумаги в кроваво-черных тонах. Аппетит резко пропал, хотя то, что было на бумаге, вызвало у меня уважение. Ассортимент совсем не казался скудным. Здесь было даже то, чего не встретишь в крупных общественных заведениях. Я заказал бифштекс, хотя не хотел его есть, порцию жареной картошки, кофе и стал ждать, когда мне принесут заказ. Официантка справилась довольно быстро. Момент — и передо мной стоял первоклассный ужин. Горячее мясо я пытался охладить около пятнадцати минут. Картошка пахла специями. У меня закружилась голова от удовольствия — если бы не чертово мясо, отдающее копченостью и огнем. Оно точно горело изнутри, а когда я начал разламывать его, чтобы добраться до сердцевины, вилка в руках затряслась и покрылась тонким слоем испарины.
