Не успел он дойти до главной площади, на которой сельчане обычно проводили сходы-собрания, как его плотным кольцом окружили стар и млад — добрая половина жителей деревни высыпала на улицу, чтобы поглазеть на таинственного пришельца.
— Кто ты, человече? Зачем пришел? С чем пожаловал? — приступил к настороженному допросу старший из старейшин — высокий и прямой седовласый бородач лет семидесяти.
— Я — странник, — представился чужеземец, — хожу по свету, чтобы посмотреть мир, узнать новое и самому дать свет знаний тем, кто меня принимает с добром и радушием.
— Знание знанию рознь, — отвечал ему старик. — Одни знания полезны, несут добро и даруют счастье, другие же, напротив, вредны и губительны. Согласись, что одно дело — владеть светлым искусством возрождения и приумножения жизни, и совсем другое — обладать темным ведением сеяния смерти и вражды?!
— Осмелюсь возразить тебе, старче, — не соглашался пришелец. — Деление на Свет и Тень — плод отвлеченной мысли. Реальность же сплошь соткана из полутонов, и то, что одному сегодня кажется черным, завтра ему же может показаться серым, а послезавтра и вовсе белым!
— Нет, чужестранец, добро — всегда добро, а зло — всегда зло, — не унимался старик. — Неужели ты согласишься с тем, что умение умервщлять ничем не лучше искусства оживлять?
— Ты прав, владыка, — внезапно, к радостному удивлению толпы, согласился чужестранец. — Это — разные искусства, очень разные. Но я не стал бы утверждать, что одно лучше, а другое — хуже. Скорее, первое проще, много проще, чем второе. Но я пришел сюда не для философских бесед, я пришел для дела!
— Что ж, давай поговорим о деле, — согласился старейшина. — Но учти, что наш спор не закончен. Итак, каким ремеслом владеешь ты, иноземец, какую пользу можешь принести нам?
— Я искусен во многих ремеслах, — учтиво-степенно пояснил странник. — Десятки сандалий истоптал я по дорогам земли, видал разные народы, посетил сотни селений и, конечно, многому научился. Могу строить дома, класть печи, ковать железо. Работал я и плотником, и гончаром, и шорником, и виноделом. Знаю двенадцать языков земли, а уж наречий и не счесть. И все же моя профессия иная!
— Так говори же, какая! — грозно потребовал старик.
— Я — лекарь! И это мое главное ремесло, мое призвание и моя судьба, владыка! В искусстве врачевания — не буду скромничать — мне нет равных среди людей! Поэтому именно для этого я и пришел к вам!
— Похвальное искусство и очень нужное, — согласился старик. — Значит, ты можешь избавить нас от многих недугов?
— Надеюсь, — подтвердил пришелец. — Чудес не обещаю, но всё, что в моих силах, сделаю!
— Но, ты, наверное, знаешь рецепты сотен снадобий?
— Тысяч! — вежливо поправил старика чужестранец.
— И среди них, наверное, есть и яды?
— Без всякого сомнения и это я ведаю! — гордо-бесстрашно согласился лекарь.
— Значит, ты без особого труда можешь отравить, отправив в мир духов, весь мой народ? — беспокойно вопрошал старейшина.
— Могу, владыка, и сотней разных способов!
Роптавший, шумевший доселе народ внезапно затих, словно очарованный той наглой и раскованной смелостью, с которой иностранец говорит о таких ужасных вещах. Казалось, что притихли не только люди, но даже собаки, даже деревья замолчали, будто повинуясь неведомой силе, источаемой незваным гостем. И пока глава рода обдумывал, что ответить, как продолжить, куда повернуть разговор, таинственный лекарь сам пришел к нему на помощь:
— Могу, но обещаю, клянусь богами, что никогда не сделаю этого!
— Мы… мы верим тебе, чужестранец! — умиротворенно проговорил старик и пояснил: — Ты не похож на человека злого и корыстного, в твоих глазах горит желание добра, они наполнены любовью, а потому прими наше приглашение остаться, — и уже более громким голосом, обращаясь к окружающей толпе, окидывая её пламенно-требовательным взором, проревел: — Народ, согласен ты?
— Согласны… Пусть его… Пускай живет… — одобрительно зашелестела проснувшаяся масса.
— Что ж! Пусть будет так! — еще более твердо и громогласно заключил старейшина, но вдруг поднял руку вверх, обратив ладонь к народу, и внезапно предложил: — Но сначала пусть докажет свое искусство! Верно, люди?
— Да… Пусть… — вновь загудела толпа.
— А ты что скажешь? — обращаясь к внезапно обретенному врачевателю, продолжал вожак.
— Я готов! Веди! — гордо заявил чужестранец.
— Хочу предупредить тебя, знахарь, — сменив тон на мягко-заискивающий и уже почти шепотом, чтобы слышал только пришелец, произнес старик: — Работа предстоит непростая. Внучка моя при смерти — вот уж третий день не может разродиться. Поможешь — щедро награжу, умрет — милости не жди. Итак, берешься?
— За тем сюда и шел, владыко! Берусь, и поспешим!»
Тут Загрей остановился, ласково поглядел на Елену:
— Ну, как, интересная легенда?
— Начало неплохое, а дальше — посмотрим. Надеюсь, он её спас?
— О, да, не сомневайся! Ведь в своей суме он носил полный хирургический инструментарий — набор всяких скальпелей, зажимов, пинцетов, перевязочных средств, а в голове — огромный багаж знаний и бесценный опыт, полученный из самых разных источников, можно сказать, все медицинские знания мира. Так что он спас и девушку, и новорожденного малыша, а потом…
— А потом она в него влюбилась, под покровом ночи они покинули деревню и жили долго и счастливо в его дворце на острове Буяне! Угадала? — лукаво улыбаясь, поспешила выдать свою версию окончания легенды Кострова.
— Конечно, нет! Все было не так, а много интересней! Ну, что, продолжать?
— Я вся — одно сплошное внимание! — глядя уже не на звезды, а в лицо чародею, согласилась девушка.
— Ну, так вот, — продолжал Загрей. — Старик, помня свое обещание наградить целителя, предложил ему сначала золото, но тот, разумеется, отказался. Тогда владыка решил отдать за него свою старшую правнучку, но той едва исполнилось 10 лет, и лекарь, конечно же, не принял и этот «дар».
— Значит, его подвиг так и остался без награды? — поспешила вмешаться Кострова.
— Подвиг? Для него это была легкая работенка! То-то и надо было сделать, как только кесарево сечение, а затем аккуратно зашить шов. Но без награды он не остался.
— Интересно, и от чего же он не смог отказаться?
— Старик подарил ему коня, своего самого лучшего, самого резвого скакуна, — рассказывал Загрей, — который затем спас своему новому хозяину жизнь, но до этого эпизода еще далеко. Мы только в самом начале повествования.
— Так давай, рассказывай дальше!
— Ну, слушай…
«Шли дни… Наш врачеватель был нарасхват. Спасение внучки вождя произвело на село сильное впечатление, потому к новоявленному эскулапу не иссякал поток посетителей. Скоро весть о чудесных способностях целителя разнеслась по окрестным деревням и весям, и в селение стали прибывать убогие со всей округи — сначала из ближней, а потом и из дальней. Лекарь поселился в небольшом домишке, который некогда, до постройки просторной усадьбы, был вотчиной самого главы рода. Вот уже год эта хатка, состоящая из махонькой кухонки и чуть более просторной единственной комнаты, пустовала — будто бы нарочно ожидала прибытия важного квартиранта. На кухне лекарь оборудовал мини-лабораторию, где все ночи напролет проводил свои фармацевтические опыты, нацеленные на получение новых лекарств. В комнате же с утра и до вечера принимал больных — и ни один не уходил, не получив хотя бы временного облегчения от своих немощей. Разумеется, у него оставалось время, чтобы самому навестить наиболее тяжелых пациентов, а самые первые предрассветные часы он посвящал сбору целебных трав по берегам речки.
Денег он, конечно же, не брал. Питался весьма скромно, обычно довольствуясь тем, что вырастало на огороде, и лишь изредка позволял себе взять немного овощей и фруктов у состоятельных клиентов. Мяса и рыбы не ел вовсе, объясняя это тем, что все живое едино, что все мы — и люди, и звери — произошли из единого истока бытия.
Через две недели со дня прибытия чужестранного лекаря к нему пришел тот же старейшина, но не для продолжения спора и не для предложения новых даров, а с просьбой.
— Чужеземец, — начал старик, — мы отнеслись к тебе с почетом и уважением и, как оказалось, не напрасно. За несколько дней ты доказал свое могущество, облегчив страдания многих и многих. Теперь мы со страхом ожидаем того дня, когда ты покинешь нас, дабы продолжить свои скитания. Что мы будем делать без тебя? Кому понесем тогда свои хвори, немощи и болячки? И коль скоро твой отъезд неизбежен, то не мог бы ты, памятуя долг милосердия, взять себе учеников, чтобы передать им основы твоего высокого искусства, а нам в их лице оставить надежду на исцеление?
