оригинального калеки.
В коридоре вагона первого класса он легонько положил ему руку на плечо.
— Простите меня. Могу ли я попросить вас на несколько слов?
Горбун довольно улыбнулся:
— Конечно. Даже покажу вам место, где мы сможем спокойно побеседовать. Этот вагон я знаю насквозь.
И, потянув профессора за собой, он свернул налево, туда, где стена с дверьми пассажирских отделений, изгибаясь, переходила в коридорчик, ведущий на платформу вагона. Сейчас здесь, на удивление, не было никого. Железнодорожник показал своему новому товарищу на стену рядом с последним пассажирским отделением.
— Видите этот маленький карнизик там, вверху? Это замаскированный замок, тайное помещение для высоких железнодорожных чинов на особые случаи. Сейчас мы рассмотрим его подробнее.
Он отодвинул карниз, добыл из кармана кондукторский ключ и, вложив его в отверстие, провернул. Вслед за этим вверх мягко поднялась стальная штора, открывая маленькое, изысканно обустроенное купе.
— Входите, пожалуйста, — пригласил железнодорожник.
Через минуту они сидели на мягких, вышитых подушках, отгороженные от шума и давки вновь опущенной шторой.
Железнодорожник смотрел на профессора с выражением ожидания на лице. Ришпанс не торопился с вопросами. Наморщил лоб, крепче сжал монокль и погрузился в задумчивость. Через некоторое время он заговорил, не глядя на собеседника:
- 193 -
— Меня поразил контраст между юмористичностью событий, о которых вы рассказывали, и серьезным предварением, которое им предшествовало. Насколько я припоминаю, вы сказали, что в последнее время на железной дороге случаются загадочные явления, которые будто бы ведут к какой-то цели. Если я хорошо понял тон ваших слов, вы говорили серьезно; похоже, у вас сложилось впечатление, что эти скрытые цели вы признаете весомыми, возможно даже переломными...
Лицо горбуна озарила таинственная улыбка.
— И вы не ошиблись... Контраст исчезнет, если мы воспримем эти «веселые» явления как насмешливый вызов — провокацию, прелюдию к другим, более глубоким событиям, как пробу сил некоей высвобождающейся неведомой энергии.
— All right! — откашлялся профессор. — Du sublime аu ridicule il n'у a qu’un pas*. Я догадывался о чем-то подобном. Иначе не начинал бы дискуссии.
— Вы принадлежите к немногочисленным исключениям; вообще же до сих пор я нашел в поезде всего семь человек, которые поняли всю глубину этих историй и заявили о готовности отправиться вместе со мной в лабиринт последствий. Возможно, в вас я найду восьмого добровольца?
— Это будет зависеть от уровня и качества объяснений, которые вы обещали мне предоставить.
— Разумеется. Ради этого я и нахожусь здесь. Прежде всего, вы должны знать, что таинственные вагоны вышли на маршрут прямо с глухо го пути.
— Что это значит?
— Это означает, что перед тем, как выпустить их на рельсы, они долгое время отдыхали на глухом пути и пропитывались его специфической атмосферой.
— Не понимаю. Прежде всего — что такое глухой путь?
— Боковое, заброшенное ответвление рельсов, одинокое ответвление колеи, растянувшееся на пятьдесят - сто
____________
* От великого до смешного один шаг (фр.).
- 194 -
метров, без выезда, без выхода, перекрытое искусственной насыпью и ограниченное шлагбаумом. Словно засохшая ветка зеленого дерева, словно обрубок искалеченной руки...
Слова железнодорожника струились глубоким трагическим лиризмом. Профессор изумленно смотрел на него.
— Вокруг запустение. Сорняки прорастают сквозь заржавевшие рельсы, буйные полевые травы, лебеда, дикая ромашка и осот. Сбоку накренилась полусгнившая стрелка с выбитым стеклом фонаря, который некому зажечь ночью. Да и зачем? Ведь путь этот закрыт, по нему не проедешь дальше, чем на сто метров. Поодаль на линиях бурлит движение паровозов, гудит жизнь, пульсируют железнодорожные артерии. Здесь же вечная тишина. Иногда заблудится на пути маневровый паровоз, иногда неохотно втиснется вагон с выбитыми стеклами, изредка заедет на длительный отдых разваливающийся от долгой эксплуатации вагон, тяжело, лениво наклонится и встанет здесь, немой, на целые месяцы или годы. Птичка совьет гнездышко в ветхой крыше и выкормит птенцов, в расщелине платформы прорастет сорняк, выбросит побеги ива. Над рыжеватой лентой рельсов склоняет вывихнутые руки сломанный семафор, благословляя унылые руины...
Голос железнодорожника дрогнул. Профессор почувствовал его волнение; лиризм описания одновременно удивил и тронул его. Но откуда взялась эта трогательная нота?
— Я почувствовал, — сказал он через какое-то время, — поэзию глухого пути, однако не могу объяснить себе, как ее атмосфера может вызвать упомянутые явления.
— От оной поэзии, — пояснил горбун, — веет глубокой тоской — тоской по бесконечным далям, доступ к которым перекрыт ограничивающей насыпью, отрезан брусом шлагбаума. Совсем рядом мчатся поезда, уносятся в большой, прекрасный мир паровозы — а здесь глухой рубеж в виде травянистого холма. Тоска обездоленности. Вы понимаете? Тоска без надежды на осуществление порождает презрение и насыщает самое себя, пока мощь ее стремлений не перерастет живую реальность... полностью и окончательно. Здесь зарождаются потаенные силы, годами
- 195 -
копится невоплощенная мощь. Кто ведает, не взорвутся ли они разбушевавшейся стихией? И тогда силы эти превзойдут повседневность и выполнят высшие задачи, прекраснее самой реальности. Выйдут за ее пределы...
— А можно ли узнать, где находится этот путь? Предполагаю, что вы имели в виду какую-то вполне определенную ветку?
— Гм, — усмехнулся тот, — это уж как посмотреть. Наверное, какая-то одна из них была отправным пунктом. Но глухих путей полно везде, на каждой станции. Может, этот, а может, и тот.
— Да-да, но я имел в виду тот, с которого выехали на маршрут эти вагоны.
Горбун нетерпеливо покачал головой:
— Мы не понимаем друг друга. Как знать, может, таинственные пути удастся обнаружить повсюду? Только надо суметь их найти, выследить; надо суметь попасть на них, заехать, оказаться на нужной колее. До сих пор это удалось только одному...
Прервался, всматриваясь в профессора глазами, переливающимися глубоким фиалковым цветом.
— Кому? — машинально спросил тот.
— Обходчику Стругу. Лавр Струг, горбатый железнодорожник, на котором отдохнула природа, ныне являющийся королем глухих путей, их печальная, жаждущая освобождения душа.
— Я понял, — прошептал Ришпанс.
— Обходчик Струг, — страстно закончил железнодорожник, — некогда ученый, мыслитель, философ, брошенный судьбой, как игрушка, между рельсов презренного пути - добровольный страж забытых маршрутов, их фанатик, живущий среди людей...
Он поднялся, направляясь к выходу. Ришпанс подал ему руку.
— Я с вами, — твердо сказал он.
Дверь отодвинулась, и они вышли в коридор.
— До скорого свидания, — попрощался горбун, — я иду охотиться за душами дальше. У меня осталось еще три вагона...
- 196 -
И исчез в дверях переходной платформы.
Профессор
