— Ш-ш, — неловко принялся уговаривать его Лу, не наклоняясь к коляске.
Пуд закричал еще громче. В заспанных глазах показались крупные слезы.
— Хм… ну, перестань, Пуд! — Лу улыбнулся, одарив Пуда милейшей из своих фарфоровых улыбок, действовавших так безотказно на его деловых партнеров.
Пуд заплакал еще громче.
Лу оглянулся, как бы чувствуя себя виноватым перед всеми невольными свидетелями этой сцены, в особенности перед самодовольного вида папашей с ребенком в кенгурятнике на животе и двумя детьми по бокам, каждого из которых он вел за руку. Буркнув что-то нечленораздельное этому папаше, Лу повернулся к нему спиной и попытался угомонить орущего от ужаса ребенка катанием коляски взад-вперед, туда-сюда и побыстрее, намеренно наезжая на пятки чумазому подростку, подвергшему его этому испытанию. Он попытался всунуть соску в широко разинутый рот. Безрезультатно. Попытался прикрыть рукой глаза Пуда — может быть, в темноте он уснет. Не помогло. Ребенок судорожно выгибался, стараясь освободиться от стягивавших его ремней подобно Халку, скидывающему с себя одежду, и продолжал выть, как воет кошка, которую за хвост волочат купаться. Роясь в мешке, он вынимал из него и совал ему все новые игрушки, чтобы отвлечь малыша, но мальчик с яростью вышвыривал их из коляски на землю.
Самодовольный Папаша с кенгурятником на животе наклонился, помогая Лу собрать игрушки. Лу брал их из его рук не глядя, бормоча благодарности. Растеряв большую часть игрушек, Лу решился освободить чудовище от его ремней. Повозившись некоторое время с замком под усилившиеся вопли Пуда и ловя на себе все более недоуменные взгляды окружающих и уже готовый прибегнуть к помощи кого-нибудь из обслуги, он наконец открыл замок и освободил Пуда. Но тот не замолчал, а продолжал вопить, пуская из носа пузыри, красный как рак.
В течение десяти минут Лу отвлекал ребенка, указывая ему на все, что видел вокруг, — деревья, собак, самолеты, птиц, рождественские деревья, подарки, эльфов, на все, что движется, и все, что не движется, но Пуд не умолкал.
Прибежали Рут и Люси.
— Что случилось?
— Проснулся, как только вы ушли, и никак не уймется, — объяснил взмокший и растрепанный Лу.
Едва завидев Рут, Пуд потянулся к ней, чуть не выпав из объятий Лу. Крики немедленно прекратились, ребенок захлопал в ладоши, лицо его приобрело обычный свой цвет. Он принялся гулить, умильно глядя на мать, и как ни в чем не бывало играть ее бусами.
Лу мог бы побиться об заклад, что Пуд исподтишка с дерзкой улыбкой поглядывает на него.
Лу чувствовал себя в родной стихии, и сердце его тем больше полнилось радостным предвкушением, чем дальше отходили они от берега к месту старта.
На конце пирса у маяка собралась группа поддержки — родные и друзья с биноклями в руках.
Море обладает свойством притягивать к себе людей. Оно манит их жить на берегу, плавать по волам, плескаться в нем, глядеть на него. Это живое существо, такое же непредсказуемое, как большой актер на сцене. Оно может быть мирным и доброжелательным, простирающим свои объятия публике, чтобы в следующую секунду взорваться вспышкой ярости, расшвыряв всех направо и налево, гнать их от себя и преследовать, набегая на берег, затопляя острова. А порой ему приходит охота поиграть и позабавиться, оно радуется многолюдью, качает на волнах детей, шалит, переворачивая надувные матрасы, окатывая пеной моряков на палубе, — и все это с добродушием и тайной усмешкой. Для Лу не было ничего приятнее ощущения ветра в волосах, радости скольжения по волнам под моросящим дождем или яркими лучами солнца. Он давно уже не ходил под парусом — хотя, конечно, они с Рут нередко гостили на яхтах у друзей, но биться за первенство в единой команде — в прямом и переносном смысле — ему не приходилось уже долгие годы. И сейчас он мечтал ринуться в битву, сразиться не только с тридцатью другими яхтами, но и с морской стихией, ветром и прочими силами природы.
Достигнув района старта, надо было отметиться у устроителей на главной судейской яхте «Свободная». Линия старта проходила между красно-белым шестом на «Свободной» и цилиндром оранжевого буйка слева от него. Лу занял свое место на носу, и они принялись нарезать круги в стартовой зоне, стараясь занять наиболее выгодную позицию, чтобы пересечь стартовую линию вовремя. Дул северо-восточный, довольно свежий ветер, был прилив, и море было неспокойно. Приходилось быть начеку, преодолевая барашки волн. В свое время Лу и Квентин ко всему этому приноровились, выработали совместную тактику и знали, что делать. Пересечь стартовую линию раньше времени — значит потерять очки, и обязанностью Лу было все просчитать, правильно поставить судно и просигналить рулевому, то есть Квентину. Подростками они наловчились проделывать это безукоризненно. Они много соревновались тогда и могли стартовать с закрытыми глазами, чувствуя направление ветра, но все это было давно, и взаимопонимание между ними с тех пор трагическим образом было утеряно.
В 11.25 появился сигнал «внимание», и Лу мысленно перекрестился. Они двинулись вперед, стараясь пересечь стартовую линию в числе первых. В 11.26 взвился флажок «приготовиться». В 11.29 вниз поползла «минутная готовность». Лу бешено замахал руками, показывая Квентину, куда рулить.
— Право руля! Право руля, Квентин! — вопил он, махая правой рукой. — Угол тридцать секунд!
Они шли в опасной близости к другой яхте, и это было упущением Лу.
— Эй, лево руля! Левее! На двадцать секунд! — заорал он.
Каждое судно старалось занять позицию повыгоднее, но с тридцатью яхтами — участниками гонок — пересечь стартовую линию в преимущественном положении, поближе к судейской, могли лишь немногие. Остальным предстояло ловить попутный ветер.
В 11.30 взвился сигнал старта, и по меньшей мере десять соперников сумели пересечь стартовую линию, опередив их. Начало не слишком удачное, но Лу не позволял себе пасть духом. Он отвык, он растренировался, но и времени тренироваться у него не было, и это его извиняло.
Они шли вперед, с Ирландским Оком по правому борту и мысом по левую, но любоваться видом было недосуг. Лу словно прирос к палубе, глядя на суда вокруг; ветер трепал его волосы, кровь кипела, и он как никогда чувствовал в себе бурление жизни. Все возвращалось, он вспоминал это чувство — идти на яхте. Возможно, сноровку он и утратил, но чутья не потерял. Они шли вперед, нос судна вздымался на волнах, они держали курс к первому бую, находившемуся в миле от стартовой линии.
— Поворот! — крикнул Квентин, берясь за штурвал, и все приготовились. Алан натянул ходовые концы. Люк проверил шкот и раза два повернул лебедку. Лу, застыв, вспоминал, что ему следует делать, зорко следя за теснившимися вокруг яхтами соперников. Интуиция подсказывала ему, что те пойдут левее и преимущества над яхтой справа получить не смогут. К нему быстро возвращался его прежний талант тактика, и он, внутренне радуясь тому, как умело поставил яхту в отношении первого буя, чувствовал, что, ловким маневром освободив яхте путь к ориентиру, вновь завоевал доверие Квентина. Квентин теперь убедился, что Лу не согласится ни на какое место, кроме первого.
Увидев, что пространства для смены галса у них достаточно, Квентин начал поворот. Джеф, покинув кокпит, шагнул к парусу и, по мере того как парус отнимал ветер, стал опускать его. Судно пошло против ветра, грота-шкот был отпущен на пару футов, гик начал поворачиваться. Люк тянул что было силы, а когда выдохся, пару раз повернул лебедку, и смена галса завершилась. Квентин направил судно по новому курсу.
— Опустить борт! — крикнул Лу, и они наперегонки ринулись на борт, направляя яхту против ветра с наветренной стороны. Квентин ухнул, а Лу рассмеялся в лицо ветру.
Обойдя первый буй, они направились ко второму под ветром, дующим им в борт. Лу увидел, что пора поднимать спинакер, и дал «добро» Квентину. Команда засуетилась — каждому нашлось дело. Лу действовал не слишком ловко, но с грехом пополам все сладилось.
