— Убей себя!
— Выпусти кровь!
— Вскрой себе вены!
— Я хочу видеть, как ты истечёшь кровью, валяясь в моих ногах.
Вход в зал, где покоилось тело змея появился так неожиданно, что Казимир всё-таки упал, сорвавшись с уступа, и трижды перекувырнувшись. Тяжело припадая на левую ногу, ведун понялся и захромал дальше.
— Не сломай себе шею раньше времени, раб!
— Я буду наслаждаться твоей агонией!
— Давай же режь себя! Я хочу видеть твою боль!
Но ведун, оглядевшись по сторонам, протёр глаза, опустился на корточки и принялся царапать кинжалом до блеска отполированную мраморную плиту. Его губы безостановочно шептали древние и очень необычные слова:
— Солнце вышло из лица Его, — кинжал начертил круг. — Месяц светлый из груди Его! — кинжал повторял слова, являя новый символ. — Звёзды часты из очей Его! — и опять рисунок.
Произнося мудрёные фразы, ведун обходил тело змея кругом, оставляя за собой на полу таинственные знаки.
— Зори ясные из бровей Его! — две горизонтальные чуть изогнутые черты рядом. — Ночи тёмные из дум Его! — две черты горизонтальные черты, между которыми пустота. — Ветры буйные из дыхания Его! — два зигзага один над другим.
— Что ты делаешь, крысёныш? — взревела тьма в голове ведуна.
— УМРИ! УБЕЙ! УМРИ!
— ПОДОЙДИ, НЕМЕДЛЕННО!
И тогда Казимир действительно подошёл, но не доходя до змея нескольких шагов, замер и сказал в пустоту:
— Отец всего сущего великий и славный Род наш, я пришёл на зов твой, внемли и ты моему! Возьми эту жизнь бренную, да протяни сквозь неё силу, горою данную! – ведун выпрямился во весь рост и глаза его сияли, разгоняя пещерный мрак. — Сегодня и сейчас, заклинаю я, Казимир безродный, но Родом рождённый и в его состоящий племени! Заклинаю сейчас и во веки веков, никто и никогда не выйдет из этой пещеры! — и перекрикивая взметнувшиеся в голове голоса, закричал ещё громче. — Да прибудет она во мраке веков, доколь не исчезнут сами горы, покуда не изотрётся последнее имя того, кто здесь запечатан!
Раздался гул, предвещающий сход горной лавины. Камень лопался, с потолка сыпались драгоценные самоцветы, а валуны каждый размером с сарай обрушивались то тут, то там, заваливая все проходы. Рокот рвал на части, казалось, сам мир, а когда всё стихло, его эхо ещё долго уходило в такие глубины, что и выдумать страшно то, куда ведут они. Полный бессильной злобы, издевательский голос снова зазвучал в голове Казимира:
— Ты ничего не добился, дурак!
— Ты здесь со мной, заперт, как пичуга в клетке!
— Когда ты издохнешь без еды и воды, заклятье будет снято, и моя воля снова вырвется наружу!
— И первыми кого я поржу, будут твои мерзкие русы!
— Я сведу ваших кнесов с ума, вы сами будете себя резать, а я набирать силу!
— Ты так ничего и не понял, — произнёс Казимир, воспользовавшись паузой в потоке угроз. — Ты никогда не подчинишь себе Русь. Я не позволю.
— Да что ты можешь, букашка? — взревел голос.
Казимир, и глазом не моргнув, перешагнул через огромный валун, упавший с потолка и опустил ладонь на тело спящего змея.
— Прислушайся, — молвил ведун, и в его голосе зазвучала не слыханная прежде сила и ярость. — Моё сердце больше не бьётся! Я отдал его в обмен на силу! А ты… Ты проиграл! Ты пролежишь сотни лет, отощаешь и истлеешь в пыль. Никто и никогда не произнесёт больше твоего имени! И никто и никогда не сможет услышать твой шёпот.
Вопль ужасной и нечеловеческой злобы ударил в потолок так, что снова вызвал обвал. Но ведун уже не слушал его. Закрыв глаза, он лёг на пол, и несколькими мгновениями спустя, крепко спал.
Мягкое прикосновение ветерка играло его волосами, тихо нашёптывая в ухо. Казимир очнулся, осматривая зал, в котором оказался в третий раз. Теперь чёрная как смоль завеса исчезла, являя прозрачные и искрящиеся грани тысяч и тысяч алмазов. Величественные арки соединяли залы с рубиновыми деревьями и фонтанами из искрящихся топазов, между ними лежали дорожки, устланные мириадами подогнанных один к одному аквамаринов. Каждый шаг отдавался звоном от которого кружилась голова, а Казимир шёл всё дальше, туда, где на широком балконе застыла фигура в белоснежном сарафане. Тугие каштановые косы сверкали медным блеском, сжатые будто тончайшие пружины. Тайку смотрела вдаль на бескрайнее зелёное море хвойных лесов и пылающий солнечный диск, который уже на половину скрылся за горизонтом.
— На свете нет ничего прекраснее, — прошептал Казимир, провожая её взгляд. — У меня никогда не было дома… но глядя на этот… мне не жаль за него умереть.
Тайку помолчала, неотрывно следя за исчезающим солнечным диском, а затем улыбнулась и тихо произнесла:
— Дом там, где живёт твоё сердце.
