Чувствую, что румянец заливает щеки, а сердце замирает, пусть у Эрика даже такая своеобразная забота, но она, безусловно, приятна. Почему-то, я уверенна, что он никому не позволит меня обидеть, даже себе. Он единственный, кто будет защищать меня до последнего вдоха. И я тебя, родной… Осторожно плескаюсь, не создавая много шума, обводя глазами ближайшие деревья, темно, но точно знаю, что он там. С довольно сильно отросших волос, по спине течет вода, заставляя ёжиться, я внимательно осматриваю свое тело, смывая мыльную пену. Мда, худющая и в синяках… Интересно, я еще красивая? У Эрика же не спросишь.
Купание заканчиваю почти в рекордно-короткие сроки, уже ощутимо стуча зубами, и одевшись, наконец, в теплое и чистое, благоразумно топаю обратно к составам. Если бы Эрик захотел подойти, то подошел бы сам, не стоит мужчину так неосмотрительно провоцировать, ему тоже нелегко. Через несколько минут, за спиной раздались чуть слышные, размашистые шаги, которые все приближались и приближались. Пфф, тоже мне, верный страж!
— Замерзла? — спустя минуту, послышался совсем близко голос мужчины, вплотную приблизившегося и напряженно глядящего куда угодно, но только не на меня.
— Не успела, — отнекиваюсь я, подавив в себе озорную искру ляпнуть что-то, на вроде: «А ты что, согреть хочешь?» — Какие у нас планы на завтра? Охота?
— Все как обычно. А у тебя есть какие-то предложения? — чувствую, как он усмехается, нависая огромной тенью за моей спиной.
— Да нет, ты командир.
— Неплохо было бы сообщать о своих передвижениях, а не срываться без предупреждения. — Эрик даже изобразил строгость на лице и, наблюдая за моими руками, спешащими продемонстрировать оружие, с которым я не расстаюсь ни днем, ни ночью, пояснил. — Тут только кажется безопасно, на самом деле странно, что нас до сих пор не выследили.
— Но ведь эта развязка находится довольно далеко от территорий фракций. Патруль сюда не заходит…
— Зато изгои знают про это место. Ведь это мы их отсюда выдворили и устроили тут базу. Конечно, просто так сюда они не попрутся, но зная, что тут кто-то обитает, могут и прийти. По наводке.
— Хорошо, как скажешь, буду докладывать обо всех своих действиях. Скажешь когда тебе это окончательно надоест.
Я пожимаю плечом, аккуратно скашивая на него глаза, пытаясь скрыть улыбку при виде непривычно неодобрительно-озабоченного лица Эрика. Мазнув по моей мокрой макушке быстрым взглядом, мужчина предсказуемо нахмурился, поспешив меня обогнать, и бросил через плечо, замедлив на мгновение шаг.
— Не отставай. Сегодня тренировок больше не будет, — сделал послабление лидер, умолкая до самого прихода в наше убежище.
— Вот уж спасибо, так спасибо, а то я уже готова рухнуть от усталости. Только есть очень хочется, что у нас на ужин, мясо и фасоль? Хлебушка бы свежего, ммм… — мечтательно протянула я, залезая в вагон, и застыла, потому что на столе действительно лежал хлеб и… — Что это? Молоко? Эрик, а откуда… — изумилась я, округлив глаза и оглядываясь на мужчину, усердно прячущего улыбку в уголке губ.
— Выменял за патроны, когда Сэм привозил халявную жрачку изгоям, в надежде зазвать оставшихся в свою армию, — нарочито безразлично пожал он плечами, торопливо прикуривая. — Ешь и ложись спать. Надеюсь, сегодня ты не будешь верещать на все депо.
— Я тоже надеюсь. Хоть какой-то позитивчик, — тихонечко бурчу, не церемонясь ломая огромный ломоть хлеба. Боже ты мой, знал бы кто, кайф-то какой! А как пахнет, слюной захлебнуться можно!
А завтра нас ждет очередной, тот еще приятный денек! Под ложечкой неприятно заныло и душевная боль, немного отпустившая, вернулась и принялась терзать с новой силой, что хочется утопиться, не сходя с места. Мне тяжело дается каждый этот день, отделяющий меня от прошлой жизни, сосредоточенной сейчас в череде убийств и мести. И с каждым новым убийством, где-то внутри меня все медленно отмирает, заливаясь жидкой, ледяной пустотой. Накатывает просто дикая апатия и отвращение. Я как будто превращаюсь во что-то черствое, ожесточенное и темное, все меньше и меньше способное ощущать радость, страх, сочувствие, боль… Только ненависть и чувство долга. И, кажется, любое хорошее человеческое чувство, оставшееся во мне, просто рано или поздно исчезнет, вместе с душой, заставив разорваться мое сердце на сотни ломких осколков. Я не хочу, до дрожи по телу не желаю превращаться в беспринципную тварь. Не хочу убивать. Я не такая сильная, какой кажусь. Но мне не оставили выбора, правда? Я больше не могу по-другому. Я просто больше не могу. Лучше я буду сражаться, чем сидеть в ожидании смерти. Принятие собственного решения, было для меня попыткой вновь стать хозяйкой своей судьбы. Это закон выживания — не убьешь ты, убьют тебя… и тех, кто тебе дорог. Тех, кого ты любишь. Так надо. Иначе нельзя. Иначе ничего не закончится.
Эрик
Музыка: Mandragora Scream — Velvet Eyes
— Нездоровая канитель какая-то творится, смотри! — передает мне в рацию Эшли, видимо заметив, как возле Искренности останавливаются несколько бронемашин и из них высыпают люди в боевой форме, — кажется Сэм решил не ждать наступления.
Я выцеливаю в оптику Сэма, в окружении бесстрашных двигающегося в штаб-квартиру Искренности. Мы залегли на десятом этаже высотки в районе искренних с самого утра, надеясь, что Сэм усилит охрану в связи с готовящимся бунтом, но он решил объявиться сам. Это немыслимая удача. Особенно если возникнет заварушка.
— Смотри внимательно, — тихонько говорю ей, — или сейчас, или когда выходить будут.
Бесстрашные плотной толпой обступили лидера, не удается прицелиться как следует. Хотя, наверное, с ее позиции лучше, она как раз должна видеть его сбоку. На пороге штаб-квартиры показались бесстрашные, которые до сих пор были в Искренности, завязалась перестрелка и Джойс утаскивает Сэма за драгстер, низко пригибая его голову и закрывая своим телом.
— Неужели не было, бл*дь, ни одной возможности? — раздраженно выговариваю ей, — он у тебя как на ладони с твоего ракурса.
— Был бы на ладони, был бы уже трупом, — огрызается девица, — можешь не п*здеть мне под руку?
Язык бы ей укоротить, совсем распоясалась в последнее время. Твою мать, наша жизнь с ней напоминает х*йню какую-то, днем мы на охоте, вечером валимся уеб*нные в дюпель, только по ночам иногда приходится вскакивать от ее пронзительного голоса. Опытным путем я выяснил, что если лечь рядом с ней, то она согревается и перестает орать, но наутро смеривает меня недобрым взглядом, так что практиковать такое получается редко.
После той ночи в бункере, она не делала попыток поговорить со мной или как-то показать, что на нее подействовало то, что там произошло. Мы говорим с ней, но наши разговоры больше касаются нашего нынешнего положения, больше, чем каких-то призрачных отношений. Кажется, это было единственно правильным в этой ситуации, но… Я никак не могу забыть тот внутренний свет, к которому я тянулся тогда, ночью. Этот свет неумолимо угасает в ней, с каждым новым убийством, с каждым днем, что мы проводим вместе, он выгорает в ней…
Каким-то внутренним сознанием я понимаю, что мог бы что-нибудь сделать для нее. Но я не вижу нашего будущего. Кто бы ни выиграл в этой войне, мы все равно уже проиграли. Мы предатели, изгои этого нового мира, мы нигде не угодны.
Один раз я чуть было не сорвался. Это неправильно, но ее близость все еще действует на меня. Когда она дотрагивается до меня, страшно хочется ее оттолкнуть, но при этом не меньше хочется прижать покрепче. Такая разрозненность не приносит ничего хорошего и приходится всего себя отдавать физическим нагрузкам, чтобы не думать больше ни о чем.
Во время тренировки по стрельбе, когда я показывал и помогал перезаряжать винтовку, она случайно или нарочно, прислонилась ко мне. Закрыла глаза. Глубоко вздохнула. Почему, зачем я отталкиваю ее? Если так вышло, что мы теперь повязаны, так, может, нам так и остаться вместе? Но как только я дал слабину… Опять потерял контроль.
