их до безумия может быть, даже больше, чем меня. И покинула нас преждевременно. Она умерла через несколько лет после появления на свет младшей девочки.
Агнес моя! Моя сладкая Агнес...
Эта смерть сильно расстроила меня. Не в силах примириться с однообразным образом жизни, я начал путешествовать вместе с детьми, которые были для меня единственной усладой в те времена. Чтобы отвлечься от болезненных воспоминаний, я много читал, переключаясь по очереди между самыми разнообразными темами — от крайне разнузданных и брутальных до полных мистицизма и символизма. При этом я не забыл о К. и его теориях.
Однажды мы остановились на длительное время в городе с намерением провести здесь осенние месяцы. Сам город с чертами типичного большого культурного центра и бьющей через край нервной столичной жизнью представлял для меня высшую прелесть своими чудесными окрестностями.
Ясным августовским воскресеньем я отправился прогуляться по ним с детьми на пролетке. Оказавшись за пределами города, экипаж двигался между двумя шеренгами тополей, пересек железнодорожный путь и помчался между полей. Мы были уже в полумиле за городом, когда справа от проселка, чуть в глубине, на пустыре мое внимание привлекла довольно странная на первый взгляд постройка, одиноко вздымавшаяся посреди запущенного сада и совершенно необитаемая. Я остановил извозчика и в одиночестве пошел осматривать здание.
- 38 -
Когда я с любопытством принялся рассматривать детали, внезапно из-за кучи развалин перед домом выскользнула древняя морщинистая старуха и, со страхом приблизившись ко мне, прошептала:
— Пан, бегите от этого дома, пока можно, бегите, если вам дороги Бог и душа!
После чего поспешно метнулась в сторону и исчезла в бурьянах.
Это происшествие только усугубило мое любопытство и пробудило желание разгадать загадку, если здесь вообще можно было говорить о чем-то подобном. Когда я вернулся домой, у меня уже был готов план: я решил без промедления переехать в опустевшую усадьбу. Она казалась мне словно просто созданной для оправдания выводов моего эксцентричного приятеля; если в них был какой-то смысл, то именно здесь он должен был явить себя. Меня поразила именно упомянутая сцена возле руин, равно как и некоторые детали места, соответствующие тому, что я когда-то слышал от К.
Что же касается скептицизма, то он отнюдь не уменьшился; я все так же сохранял холодную сдержанность недоверчивого исследователя. Позже мне пришлось сменить образ наблюдателя на роль активного участника; но это произошло позднее и без моего сознательного участия.
Между тем искушение было слишком велико, чтобы сопротивляться ему, и наутро, запасшись всем необходимым и прихватив с собой детей, я перебрался с ними на этот уединенный хутор. Что меня с самого начала удивило, так это, то обстоятельство что, когда я хотел договориться об аренде дома с гминой*, с этим не возникло ни малейших затруднений и нам позволили жить в нем за смехотворно малую плату. Я был совершенно свободен, и мне не надо было опасаться излишне настойчивого внимания ко мне со стороны деревенских жителей, поскольку люди сами издали обходили мое новое местожительство, и я не раз видел, как они, проходя мимо, суеверно крестились. Так
____________
* Наименьшая административная единица Польши, община.
- 39 -
что я целыми неделями не видел человеческих лиц разве что кто-нибудь проезжал по тракту, что впрочем, случалось редко, ибо движение на этом направлении в последние несколько лет значительно ослабло и переместилось на пару верст западнее. Я начал вести наблюдения.
Больше всего меня интересовала сама усадьба. Ее постройка с виду ничем не отличались от обычных домов, какие встречаются в предместьях или на придорожных постоялых дворах, и все же... В результате особого сочетания пропорций казалось, что она заметно сужалась книзу — так, что основание по сравнению с вершиной было удивительно маленьким и хрупким; крыша с верхней частью прямо-таки придавливала фундамент. Все это можно было сравнить с болезненно развитым человеческим организмом, который сгибается под тяжестью аномально переразвитой головы.
Эта конструкция придавала дому характер чего-то жестокого, какого-то издевательства сильного над слабым.
Я никак не мог объяснить себе, как было воздвигнуто и смогло устоять строение такого рода.
Подобное же впечатление производили окна, исчезающе-маленькие в сравнении со стенами; вдавленные в грубую кладку, они почти терялись в их ужасных объятиях.
По крайней мере, так это выглядело снаружи, хотя, как я со временем убедился, на самом деле они не были столь узкими и пропускали столько света, сколько в обычных условиях пропускают намного более крупные окна.
К этому добавлялся хищный вид полуразвалившегося дома, болезненно испещренного множеством дыр и выбоин; выглядывающие из них кирпичи пятнали кладку, словно бугорки свернувшейся крови, забрызгавшей стены.
Не менее жалким представлялся интерьер. Дом, состоящий из трех комнат, был полон щелей и дыр, сквозь которые свободно проникал ветер, проваливался в полуразвалившийся очаг, закручивал в нем остатки пепла и гремел в дымоходе.
Однако самой странной из всех оказалась угловая комната, где я находился чаще всего.
- 40 -
Лишайники, проросшие на одной из стен после отслаивания штукатурки, образовали загадочную фигуру.
Поначалу я не мог понять ее должным образом; поэтому не спеша перерисовал ее на бумаге, и тогда мне представилась довольно интересная картина или, вернее, ее фрагмент.
У нижней части стены чуть выше пола отпечатались контуры детских ног; одна, согнутая в колене, упиралась концом в другую, жестко прижатую к земле. Туловище, откинувшееся назад, более-менее различалось до уровня груди — остальное отсутствовало.
Маленькие хрупкие руки вздымались вверх, в жесте бессильной самозащиты.
От всей фигуры, которая могла представлять тело маленького мальчика, безотчетно тянуло мертвечиной.
Чуть выше над ней, в направлении несуществующей головы, виднелись две руки, судорожно сжимавшие непонятно что; пространство между пальцами было пустым. Но руки эти принадлежали кому-то другому: они были гораздо более крупными и жилистыми. Кому именно — картина не показывала, потому что контуры этих рук оканчивались ниже локтя и терялись где-то на белом фоне стены.
Эта картина, как и вся комната, в солнечные дни отличалась собственной необычной освещенностью. Лучи, попадая в окна, преломлялись таким образом, что свет, расщепляясь на кровавые окружности, обливал одну из подвалин*; тогда казалось, что по ней стекают густые капли крови и растекаются лужей внизу.
Я объяснял себе это не слишком приятное явление законами оптики и особым химическим составом стекла в окнах; впрочем, само оно на вид было чистым и безукоризненно прозрачным.
Изучив само жилище, я перешел во двор или, скорее, сад, составляющий с ним одно неразлучное стилистическое целое.
Был он очень старый и запущенный. Много
