Доехали быстро, я расплатился и с вялой радостью посмотрел на окна своей квартиры, светившиеся приглушенным светом. Еще, помнится, подумал, что Светка торшер купила… мягкий рассеянный свет не мог идти от восьми лампочек люстры. Как мог быстро поднялся на третий этаж, предвкушая радость Светки. Сам я хотел только одного — спать, спать, спать.
Помню, подошел к двери, посмотрел на нее, испытывая непонятное беспокойство. Что-то было не совсем привычно, но понять, что именно, не мог. Достал ключ, вставил его, и тут дошло: из-за двери раздавалась знакомая мелодия, что-то из «Энигмы». Я прислушался, не понимая, с чего бы Светке вздумалось послушать такую… м-м… специфическую музыку. Пожал плечами — мол, всяко бывает — повернул ключ и открыл дверь. И сразу же все понял.
(Человек кашляет, плюет в костер.)
Самое смешное, даже ничего не увидев, я почувствовал запах. Представляете, каково это, зайти в собственную квартиру, едва успеть окинуть взглядом родную прихожую и тут же понять все.
Я знал этот запах, прекрасно знал. Легкий, приятный аромат, который вряд ли с чем-то спутаешь, смешивался с резким запахом пота. Аромат, исходил от возбужденной Светки, а запах пота явно принадлежал мужику, который сейчас трахал ее под нашу музыку на моем диване. Она стонали, она извивалась под ним, подмахивая бедрами, умоляя его не останавливаться, еще, еще, еще…
(Человек на экране сжимает кулаки и ударяет себя по коленям.)
Скажите, разве не сука, а? Жила у меня дома, а стоило мне уехать, сразу нашла какого-то трахаля! И я сильно подозреваю, что все те «подружки», к которым она частенько ездила по вечерам, имели член, совсем как я.
(Говорящий видимым усилием старается взять себя в руки.)
Ладно, не о том речь. Я стоял в коридоре с закрытыми глазами и вдыхал запах трахающихся Светки и ее мужика. Теперь я слышал легкий, ритмичный скрип дивана, учащенное дыхание и постанывания бл…ди.
Не знаю, сколько я простоял, сжимая кулаки, скрипя зубами и невидящими глазами уставившись на черную «аляску» не моего размера, висящую на вешалке. Голову словно сдавило раскаленным обручем, мысли путались от злости и боли. Мне даже показалось, что я сейчас потеряю сознание от запаха совокупления, иначе не скажешь. Для меня они были потными трахающимися животными, которых хотелось бить, бить и бить, а особенно ту суку, которая клялась мне в вечной любви, целовала меня, а сама, наверное, полчаса назад отсасывала у «подружки»…
(Неожиданно человек умолкает и как-то весь обмякает, словно из него резко выпускают воздух. Около минуты он сидит неподвижно, потом вздыхает, кашляет в кулак и продолжает уже более спокойным тоном.)
Черт. Прошло столько времени, она наверняка мертва, а я все равно безумно злюсь на нее. Это все равно, как если бы тебя публично оплевали, понимаете?
Короче, я стоял и против воли вслушивался в ее стоны и его пыхтение. В голове абсолютно пусто, только в ушах стоял противный серебряный звон, будто я задыхался или мне по башке дали огромной такой резиновой дубиной.
В себя меня привела резкая боль в правой руке. Я с некоторым изумлением опустил глаза и увидел: от злости я так сильно сжал руку, что ранки от укусов открылись и на бинте выступили пятна крови. Я просто стоял и смотрел на них, а потом… Не знаю, как объяснить, но меня накрыла волна злости на них, такая сильная, что голова перестала болеть: все просто растворилось в красном тумане бешенства. Я хотел убить их обоих, просто вцепиться в глотку и рвать, рвать…
Не помню, что было дальше; все как-то смутно видится, словно приснилось. Помню точно, что в комнату я не вломился, вместо этого снял ботинки — чтобы не шуметь — и прошел на кухню. Как и ожидал, на столике стояла открытая бутылка красного вина и два бокала. Сам не зная, зачем это делаю, стянул бинт и просто… ну, отжал кровь прямо в горлышко бутылки. Тогда мне это показалось ужасно забавным, дескать, кровь в красном вине, они ничего и не поймут, хотя голова разрывалась от боли и злости на эту сучку. Если он или она зашли в тот момент на кухню, я, не раздумывая, убил бы.
В общем, выцедив свою кровь — несколько капель упали на стол, но я решил не вытирать их, все равно похоже на вино — я, особо не таясь, вернулся в коридор, одел ботинки и вышел. Они меня так и не услышали, представляете? Он ее трахал, играла «Энигма», она стонала, а ее парень, который хотел сделать ей вскоре предложение, стоял на улице, под окнами, не желая возвращаться в свою собственную квартиру. Я не знал, что мне делать и куда идти.
(Человек в который раз останавливается, трет виски.)
Я вернулся домой на следующий день и соседка, сидевшая у подъезда, рассказала мне про то, что Светку увезли в больницу с острым случаем какого-то пищевого отравления. Помню, она еще так ехидно улыбалась, уточняя, что увезли не только ее, но еще и какого-то мужика, который, похоже, был у нее в гостях. Я вяло поинтересовался, куда именно их увезли, кивнул и тотчас выбросил из головы название больницы: мне было в высшей степени наплевать и на нее и на ее дружка. Мне хотелось только замотать лицо смоченным в холодной воде полотенцем, чтобы не чувствовать вони человеческих тел, и лечь спать. Короче, я не дослушал старушенцию и поплелся домой, где и завалился на неубранную постель почти в обморочном состоянии. А на следующее утро — или все-таки это было через день? — по местному телеканалу уже рассказывали о сгоревшей дотла больнице и куче сумасшедших, разбегающихся от развалин, как тараканы.
(Человек усмехается, лицо по-прежнему скрыто капюшоном.)
Думаю, вы уже поняли, к чему я веду, правда? Все эти истории про новый вирус имеют в своей основе зерно правды, только предпосылки не те. Виноваты не какие-то раздолбаи из местного медцентра — им бы никогда до такого не додуматься. Не было и террористов, а болезнь эта — не сибирская язва. Нет, виноват я, и, как я думаю, военные, благодаря которым я и заразился чем-то через укус ужа. А первыми, кому я передал эту заразу, оказалась Светлана и ее приятель. Ну а дальше вы все и без меня знаете: сумасшествие, нападающие друг на друга люди, убийства на улице, стрельба военных по толпе зараженных студентов…
(Говорящий умолкает, словно сбиваясь с мысли, снова трет виски.)
К чему я это все рассказал? Просто хочу чтобы вы поняли: я не сделал все это сознательно. Точнее не так. Да, я отдавал отчет в своих действиях, но разве был у меня выбор? Как бы вы поступили на моем месте, придя домой, больной и уставший, а ваша женщина стонет и просит какого-то мужика, чтобы он не останавливался и продолжал ее трахать? Слабое оправдание, скажете вы. Возможно, слабое, но я бы не поступил так, как поступил тогда, если бы знал, к чему это приведет. Видит Бог, не поступил бы. Это будет всегда со мной, и я буду раскаиваться до конца своих дней.
(Человек смотрит на свои замотанные в бинты руки.)
Я одного не могу понять, знаете ли. Я ведь тоже заражен, и я один из первых, если, конечно, считать того треклятого ужа. Если вы заметили, то зараженные не нападают друг на друга, хотя могли бы. Но и это не главное, во всяком случае для меня. Зараженные больше похожи на каких-то безмозглых зомби, чем на нормальных людей…
(Андрей Самарин умолкает, словно собираясь с силами, а потом едва слышно говорит.)
Я не жалею себя, но… Почему же я не могу все забыть и стать одним из них? Это было бы не то чтобы справедливо — хотя возможно так оно и есть. Я зараженный, но я все помню и осознаю, понимаете? И мне приходится жить с этим, еще не среди них, но уже и не среди людей. И бог с ним, я живу, но знать, что во всем этом виноват только я — и даже уже не человек… Иногда я подумываю, что мне, наверное, будет проще покончить с этим одним…
(Неожиданно раздается звук мощного мотора, слышится визг шин. Самарин вскакивает на ноги и выхватывает из кармана куртки пистолет.
Микрофоны камеры улавливают глухой удар, звон разбитого стекла, раздается чей-то крик, а следом торжествующий разноголосый вопль толпы. Самарин неуверенно шагает к камере, словно не зная, выключить ее или нет, но тут с улицы доносится звук выстрела, и Самарин рывком поворачивает голову. От резкого движения спадает капюшон и на какие-то несколько секунд можно разглядеть лицо: полуоблезлый череп, из которого редкими клочками торчат длинные волосы, иссохшие губы и ввалившиеся щеки, но самое странное — это глаза, похожие на два сваренных вкрутую яйца. Белесые, как у трупа, глаза без зрачков. Самарин мгновение медлит, затем выскакивает на улицу, оставляя камеру включенной.
Несколько минут слышен треск выстрелов, крики, протяжный вой, потом звуки удаляются. Камера продолжает снимать пустой стул и догорающий у его подножия костерок. Спустя 15 минут, 36 секунд в камере садится батарея, экран гаснет).
