— В чем дело? — оживившись при виде замешкавшегося неофита, нарочито спокойным голосом спрашивает командир, видя, как морщится от боли парень. — Ты пришел последним. Тебе что, больно?
— Да! — тут же попадает Андре в ловушку. — Я ногу подвернул, мне нужно в лазарет.
— Да ладно, — Эрик довольно оскалился. — А руки у тебя не болят, сопляк? — уже откровенно издевается он, толкая парня на землю, и надавливает своим ботинком ему на спину. — Упор лежа принять, сто отжиманий, грудь к земле, руки выпрямляй, — рявкает командир.
Мы молча наблюдаем за наказанием, не смея встревать. Это опасно. Никто не смеет перечить Эрику. Он жестокий и безжалостный хищник с изощренной фантазией, не прощающий слабости и неповиновения. В этом уже смогли убедиться многие инициируемые. Он подвесил Кристину над пропастью за то, что она посмела сдаться в учебном спарринге Молли, самой крупной и мощной из всех перешедших неофиток. Дрю поплатился за свой несдержанный язык, карабкаясь без страховки по скалодрому, до самого верха Ямы. А довольно щуплый бывший эрудит, Лукас, оказавшийся против меня на ринге, опрометчиво заявил лидеру:
— Я не буду с ней драться. Она мне в пупок дышит.
И это он зря…
— Хорошо, — покладисто согласился Эрик. — Тогда я займу ее место.
И отправил парня на больничную койку, и в самый низ красной зоны рейтинга. А меня, командир удостоил презрительными насмешками:
— Ты такая жалкая дрянь! Мелкая, слабая, никчемная! — выплевывал мне в лицо лидер, что я только диву давалась. Вот вроде бы еще ничего не успела наворотить, а столько агрессии. — Тебя даже бить никто не хочет. Ты вылетишь к афракционерам. Здесь не место убогим и трусам.
Я же молча проглатывала оскорбления, злобно посверкивая глазами, намертво сцепив зубы и прикусив язык, чтобы ни в коем случае не показать ему свою слабость и не стать его новой жертвой.
— Какого хера вы тут встали? — командир переключил свое внимание с уже еле дышащего Андре на нас. Все, наигрался! У игрушки сели батарейки. — Еще пять кругов по полосе, — заявляет он. — Бегом!
И мы плетемся на старт. Весело-то как, что пипец.
Отмывшись как следует, вваливаюсь последней на обед и застаю очередную перепалку «Дьявольской тройки» с Алом, Кристиной и Трис.
— Эти трое, — Кристина по очереди указывает на Питера, Дрю и Молли, — неразлучны едва ли не с рождения. Я их ненавижу.
— Да что с ними опять? — спрашиваю я. — Опять достают? Как только сил остается?
— Питер — дьявол во плоти. В детстве он затевал драки с ребятами из других фракций, а когда взрослые их разнимали, плакал и выдумывал, будто это другой ребенок все начал. И конечно, ему верили, потому что мы были правдолюбами и не могли лгать. Ха-ха.
Кристина морщит нос и добавляет:
— Дрю — подлый и злопамятный мерзавец. А Молли… она их подручный.
Питер, Дрю и Молли украдкой поглядывают в нашу сторону, затем сближают головы и шепчутся.
— По-моему, они догадались, что мы говорили о них, — замечает Трис.
— Ну и что? Они и так знают, что я их ненавижу.
— Знают? Откуда?
Кристина притворно улыбается и машет рукой.
— Потому что я им сказала, — поясняет она, не переставая улыбаться и лукаво поглядывая на меня. — В Правдолюбии все стараются искренно проявлять свои чувства.
— А в Дружелюбии меня за это запирали в комнате наказаний, — усмехаюсь я. — И вкалывали мирную сыворотку.
— О чем ты? — удивляются они.
— Сыворотка дружелюбия — зеленая жидкость, изобретенная Дружелюбными и Эрудитами. В малых дозах оказывает умиротворяющий и успокаивающий эффект. Принявший мирную сыворотку становится радостным и дружелюбным. В больших количествах подобно наркотику или алкоголю вызывает счастье и радость. И не советую в Дружелюбии есть хлеб, — тихо добавляю я.
— Так, ты наркоманка? — смеется Кристина, и подозрительно принюхивается к своей булке.
— Точно! — ненавижу быть постоянно добренькой и петь песни под банджо.
— Извини, если обидела, — добавляет она. — Я привыкла говорить все, что приходит на ум. Мама часто повторяет, что вежливость — это ложь в красивой упаковке.
Я издаю короткий смешок.
— Наверное, поэтому мы перешли из своих фракций, — грустно тянет Трис.
— Искренность и Отречение не являются непримиримыми врагами, как Эрудиция и Отречение, но избегают друг друга. По-настоящему Искренность не терпит Дружелюбие. Правдолюбы говорят, что те, кто превыше всего ценит покой, обязательно обманут, лишь бы не мутить воду,— говорит Уилл барабаня пальцами по столу. — Можно к вам?
— Что, не хочешь тусоваться со своими дружками-эрудитами? — удивляется Кристина.
— Они не мои дружки, — Уилл ставит тарелку на стол. – То, что мы были в одной фракции, еще не означает, что мы ладим. К тому же Эдвард и Майра встречаются, и я не хочу быть третьим лишним.
Эдвард и Майра сидят в двух столах от нас, Эдвард поворачивается к своей девушке и целует ее в губы. Трис выпускает воздух сквозь сжатые зубы, краснеет и отворачивается.
— Обязательно выставлять себя напоказ? — спрашивает она.
— Он просто поцеловал ее, — заступаюсь я. — Они мои друзья, но я тоже не хочу мешать их идиллии.
— Поцелуи — не то, чем занимаются на людях! — мы с пониманием улыбаемся.
— Что? — спрашивает Трис.
— Это в тебе Отречение говорит, — поясняет Кристина. — Остальные не против капельки нежностей на людях.
— Вот как? — она пожимает плечами. — Что ж… наверное, мне придется с этим смириться.
— Или можешь опять отвернуться, — зеленые глаза Уилла лукаво блестят. – Ну, знаешь. Если хочешь.
Кристина бросает в него булочку. Он ловит ее и вгрызается зубами.
— Не обижай ее, — произносит она. Мы беззлобно посмеиваемся друг над другом, весело хихикаем.
— Пора! — одергивает нас Ал, — через пять минут продолжение занятий.
Мы возвращаемся в тренировочный зал, где нас встречает Фор и ведет на крышу. На небольшой, огороженной площадке установлены в ряд двенадцать манекенов, с нарисованными красной краской мишенями. Я подавляю в своей груди судорожный вздох.
— Ничего. Сегодня обязательно получится, — Эдвард, заметив мое смятение, пытается поддержать.
— Когда-нибудь должно получиться.
— По статистике, — сообщает он, — в конце концов, ты попадешь в цель хотя бы случайно.
Он улыбается, его золотистые растрепанные волосы лохматит ветер, придавая ему задорный и даже нахальный вид.
— Только если меня перестанет сбивать отдачей, — жалобно тяну я, закатывая глаза.
— Ты привыкнешь. Ты просто неправильно стоишь, — поправляет он меня. — Распредели всю тяжесть тела равномерно на обе ноги.
Я повторяю за ним его позу.
— Вот так, теперь упри приклад в плечо. Готова? Плотнее прижми затыльник. Стреляй!
Я четко следую его инструкциям и плавно нажимаю на спусковой механизм. Уже привычный грохот по ушам, резкий рывок отдачи с силой вгрызается в тело, но я устояла.
— Неплохо, — хвалит меня Эдвард. — Теперь прицелься как следует, с пистолетом-то ты смогла поладить.
Что правда-то правда, в стрельбе я неплохо справляюсь, но к отдаче автомата еще не привыкла. Особенно стоя. Пуля прошивает край мишени, я стреляю довольно продолжительное время, с переменным успехом, пока за моей спиной не раздается гневный оклик.
— Твою мать. Ты хоть раз в состоянии попасть? — злобно выговаривает Эрик. — Ты ни хрена не можешь! — издевается он.
— Я могу! — срывается с моего языка.
Он вглядывается в мое лицо насмешливым взглядом. Я посмела огрызаться.
— Ты бесполезная, ничтожная коротышка. У тебя никогда не получится. — бросает лидер. Разворачивается и уходит дальше, а я, вцепившись в холодную сталь пальцами, провожаю его широкую спину ненавистным взглядом.
— Эшли, — зовет меня Эдвард. — Ты же не хочешь его пристрелить? — косится он на мой автомат, случайно направленный на командира. Между его бровями залегла складка, придавая излишнюю серьезность.
