Где-то еще осталась мебель. Вот здесь на кухне сохранилась газовая плита, заляпанная чем-то, что, наверное, было когда-то убежавшей едой из кастрюли. А вот здесь в комнате сохранилась маленькая тумбочка с открытой дверцей. Что тут у нас?
Нагнувшись, я достал из шкафчика пачку бумаг, между ними прощупывались какие-то более плотные кусочки и я, тряхнув бумагами, выронил на пол несколько фотографий. Они упали на пыльный и грязный паркет картинкой вниз и я некоторое время не решался их поднять, не находя в себе мужества. Теперь я точно вспомнил, что эта та самая квартира. На этой тумбочке стоял большой телевизор «Рубин».
Наконец, опустившись на одно колено, так как нагнуться из-за боли в боку не было сил, я поднял фотокарточку и взглянул на нее. Я смотрел на свою семью. На черно-белую фотографию людей из прошлого. А в центре, между отцом и матерью, на руках у деда, я увидел себя в красной рубашке и глупых, зеленых колготках. Единственный из них, кто все еще был жив, единственный, кто сохранил свой цвет.
— Ты все-таки пришел, — прошелестел над ухом холодный и тревожный голос.
Я вздрогнул от неожиданности и, не отрывая глаз от фотографии, ответил:
— Я пришел за оружием, хочу избавить мир от этого кошмара.
Я знал, что призраки уже обступили меня, я чувствовал их присутствие и даже видел — они походили для моего внутреннего взора на странные серые тени.
— Прости, сын, но оружие, это ты.
Фотография выпала из ослабевших ладоней, скользнула на пол, вновь обретя свое место в пыли. Я словно во сне поднял глаза.
— Говорил тебе, внук, не поднимай глаз! — сказал дед, выступая вперед. — У тебя уже нет выбора. Ты уже умираешь.
— Он не выбрал бы ничего другого, — сказала мать.
Я лишь рассеяно улыбнулся, глядя вокруг. Я чувствовал, как из раны в боку, против всех законов, пропитав повязку, хлестала кровь и вместе с ней уходила моя жизнь, но что-то внутри отказывалось верить в смерть. Я был дома. Я был рядом со своей семьей.
— Мы бы с радостью ушли отсюда, — сказал мне отец. — Мертвым не место рядом с живыми, мы не должны мешать тем, кто еще жив. Но это выше наших сил. Мы сами создали для себя тюрьму и теперь не способны отсюда вырваться.
— Но почему? — я непонимающе оглядывал нереальные, припорошенные временем, но вовсе не уродливые лица своих родных.
— Потому что каждый из нас, покидая Припять, собирался вернуться обратно. Власти сказали нам — это не надолго. А вышло… сначала мы ждали, потом злились, потом мечтали. Наши мечты привели нас сюда. Они создали непреодолимый барьер, накрывший город.
— Вы сказали, что выход есть. Что я могу сделать?
— Мог, — отрезал дед. — Теперь ты уже мертв, хоть и не веришь в это. Надо было слушать старших!
Я медленно, с усилием перевел взгляд на свои руки. Казалось просто невозможным вырваться из-под пристальных взглядов призраков, но у меня получилось. Я смотрел на кровь, и ее яркость отрезвила меня.
— Мы не хотим убивать, но такова наша мертвая сущность, — сказала мягко мать. — Пока мы не растворились в потоках Вселенной, мы — дыхание смерти.
— На тебя была вся надежда, — печально сказал отец. — Если бы ты только не ошибся…
— Нет, — с отчаянием в голосе прошептал я. — Не было никакой ошибки. Оружие против призраков — я.
Я перестал слышать голоса, все звуки скрал гул крови в ушах. Совсем мало времени. Совсем мало сил. И очень, очень страшно. Когда-то, я умирал мальчишкой. Тогда я совсем не испытывал страха. Я был ребенком, и мои связи с реальным миром были куда более эфемерными, чем сейчас. Теперь перед лицом смерти я испытывал почти животный ужас.
Сдвинув с небольшого клочка пола мусор, я очертил на линолеуме небольшой круг. Испачканный в крови палец вывел неровную дугу. Ничего сложного, ничего мудреного. Круг — это целое, это мир. Осталось разбить его.
Помедлив, чувствуя, как становятся вялыми члены, я перечеркнул круг ломаной линией, напоминающей молнию, какую часто рисуют дети на своих рисунках. Все.
Я — оружие против призраков. Только я могу восстановить нарушенное равновесие. Я уверен, что если доживу, пойму, почему.
Сейчас надо только выжить.
Кровь остановилась. Гул в ушах медленно стихал и некая, сдавившая сердце сила, вдруг отступила. Мысли стремительно прояснялись и я пополз к выходу. Потом я как-то очутился на ногах и долго спускался по лестнице, мучительно цепляясь за ржавые перила, потом выбрался на улице и долго брел к машине. Устав, сел прямо на тротуар и увидел в конце улицы брошенную машину. Оказывается, мне выпадет случай вернуться. А бензин в баке почти на нуле. Какая жалость.
— Вот он! Я знал! — заорал кто-то и я, вздрогнув, повернулся на голос.
Лысый смешно бежал ко мне, я своей машиной перегородил дорогу и теперь оттуда торопился Лысенко, и кто-то еще стоял у джипа.
— Кыш, баловни! — зачем-то кричал Лысый, смешно переваливаясь из стороны в сторону. — Пошли прочь! Оставьте парня!
Я поднял голову, уже зная, что никого рядом нет. Небо раскалывалось на части. В яркости дневного солнца маслянисто-черная оболочка, невидимая для обычного глаза, треснула, распадаясь на части. Зрелище не для слабонервных. В какой-то момент мне показалось, что вот-вот на землю посыплются черные, ранящие страшнее пули, осколки. Но это был всего лишь обман зрения. На самом деле распадалась ни что иное, как энергетическая структура этого места.
Внезапно воздух вокруг словно пропитался мерцающим серебром, тончайшие кристаллы вспыхивали и гасли, означая рождение и разрушение, высвобождая энергию.
— Девочек … жалко, — пробормотал запыхавшийся Лысый, грузно плюхнувшись рядом со мной на холодный асфальт. — Но все же призракам не гоже пугать живых. Мертвые должны уходить в другие миры.
— Ты знал, — я смотрел на Лысенко и думал, что все это время был слеп. У старого коммерсанта на голове не было ни одного волоса, но он умело наводил морок на глаза тех, кто был рядом. Ах ты, старый козел, ах ты, побитая временем шельма! Да тебе уже лет шестьдесят, не меньше, а все кричали — молодой, преуспевающий!
— Да знал конечно, — махнул рукой Лысый, не замечая моего пристального взгляда. — Отца твоего знал, деда видел пару раз, сам советовал ему, как лучше тебя спрятать, мальчишку несмышленого. Вот тока не знал я, что все так сложится!
Внезапно слева раздался оглушительный треск, скрежет, что-то ломалось, рушилось. Мне показалось, что вот сейчас закачаются дома вокруг и сложатся, как карточные домики.
— Хозяева ушли, — видя мой испуганный вид, засмеялся Лысый. — Что-то теперь развалится, многое ведь их стараниями держалось…
— Люди вернутся — все поправят, — философски заметил я. — Теперь это не проклятая земля.
— Кто знает, — загадочно намекнул Лысый. — Дальше непонятно, ведь что-то странное творится, не замечаешь?
Я пожал плечами. Слишком устал и, если честно, ничего толком не понимал.
Что-то произошло нехорошее. Всю ночь небо рвали белые, мертвенные вспышки. Потом вроде все успокоилось, но необычайно тяжело было на душе. На следующее утро в официальных новостях была настоящая каша. Все СМИ кричали, будто стряслась неизвестная, жуткая катастрофа на Украине. Будто над атомной станцией был зафиксирован небывалый выброс энергии.
Говорили про второй взрыв. Говорили про недопустимый уровень радиации.
Направили несколько групп ученых, мобилизовали вооруженные силы. Намекали на несчастный случай, потом снова кричали об атаке с воздуха США, которые решили испробовать на Украине свое новое секретное ядерно-химико-биологическое оружие, потом вспомнили о диверсии со стороны России. Никто ничего не понимал и предлагал свою собственную версию событий.
Я медленно поправлялся, глядя на весь этот бедлам. С экрана телемонитора я узнал о том, что в срочном порядке был восстановлен на должности полковник Назур, быстренько получивший звание генерала, так как высшего состава катастрофически не хватало, так же как и простых солдат. Что группы, посланные на проведение исследований, так и не вернулись. Что на территории, охватившей АЭС многокилометровым кольцом более не работают никакие устройства связи. Что получить снимок этой местности со спутника также не удается, потому что над этой территорией установились свои собственные, странные, как говорят учены — аномальные — погодные условия. Там всегда хмуро и часто идет дождь, под который лучше не попадать, если ты хочешь быть здоровым мужиком.
Вскоре площадь вокруг станции стали называть дьявольской зоной, потому что все, вошедшее на ее территорию, никогда не возвращалось обратно. Репортеры рвались к станции, и пришлось организовать на почтительном расстоянии от нее кордоны, обтянуть огромный участок земли колючей проволокой.
