— Уже здесь? Это хорошо. Сейчас пойдём за самым главным. Вон в том большом ангаре всё нужное, а этот красавец на потом, — Михаил похлопал по старой дырявой сидушке велосипеда и приставил его к стене.
Захватив большую тележку, все направились к ангару, где взяли пять 30-литровых бочек с топливом. Не каждый сможет с похмелья вообще встать, а Михаил удивительным образом даже смог привести такой груз в движение.
— Стоять. Так вы же и не завтракали?
— Да, не в первый раз уже, — Оля равнодушно пожала плечами.
— Так, непорядок, завтрак — это самый важный приём пищи. За мной! Воды главное не забыть, будем кашу варить. И вкусно, и полезно.
Рецепт каши прост и понятен любому: огонь, вода, крупа. На импровизированной кухне, созданной на развалинах бывшей огромной столовой, Миша включил газ — газ этот хранился в больших баллонах — на огонь поставил крупную кастрюлю, а на стол около неё двухкилограммовый пакет гречки, вновь ушёл. Девочки уселись ждать.
— Не люблю я кашу, скучная она. И пресная, — Тоня с толикой обиды взглянула на закипающую воду.
— Ты её каждый день ела, а сейчас решила нос воротить? — Оля сама повисла взглядом на кастрюле.
— Вот почему снова она?
— Не возмущайся, каша полезная.
В этот момент вернулся запыхавшийся Миша: — Вы чего ждёте? Гречку кидайте, вода выкипит!
— И правда.
Оля резким движением руки вскрыла пакет и высыпала содержимое в кастрюлю. Бульканье ненадолго прекратилось, оставалось ждать.
— Тонь, Оль, вы вообще откуда?
— Какой-то научно-исследовательский центр около Челябинска, — Оля всё продолжала смотреть на гречу в кастрюле, — Помешивать надо.
— Да, надо бы.
Некоторое время они стояли в тишине, пока Оля наконец не продолжила.
— Первые месяца два были как в тумане. Помню, как проснулась, как встретились с Тоней, как гуляла по институту, по лесу. Лето было. Это лето. Ничего конкретного, если подумать. Как мы 57-й нашли. Нетронутый, со «Светой» внутри. Там в институте и еда была, и вода. А почему мы оттуда уехали, я не очень помню. У трупа бывшего работника документы были, а там Москва упоминалась, вот мы и поехали. Глупо вышло.
Оля смотрела на горящую конфорку, отдалённые догадки мельтешили в голове: — Может, уже сварилась?
— Да. Держите тарелки и присаживайтесь.
Тоня продолжала сокрушаться: — А разве она не должна настояться?
— Тоже правда. Ладно, сами положите. Пойду сделаю кое-что, — он направился к выходу. Опять.
— Дядя Миша, а ты есть не будешь?
— Я не голодный, наедайтесь.
— И чего он только столько носится, — Оля проводила его взглядом, бурча под нос. — Неугомонный.
Надежды найти что-то интересное в шкафчиках разбились о керамическую действительность. Зато есть куда кипяток разлить — по кружкам. Забытая всеми полупустая солонка, толку от неё теперь ноль. Смирившись с поражением и за неимением альтернатив, Оля положила две тарелки источающей пар гречки и уселась есть.
— Чего ж ты так привередничаешь. Одной банки свежей тушёнки хватило, чтобы тебя разбаловать? — она пододвинула к Тоне тарелку.
— Эх, что поделать. Приятного аппетита.
— Приятного. Дуй, а то обожжёшься.
Не прошло и минуты.
— А почему греча? — при всей своей бестактности с набитым ртом Тоня не говорила.
— Опять ты о ней, — тихо возмутилась Оля, — Что ты имеешь в виду?
— Греча-греча-греча. Повтори с десяток раз, звучит странно, — сказала она и сунула ложку в рот.
— А что такого? Греча есть греча. Что не так?
— Ну, вот, почему греча — это греча? Кто так решил?
— А кто их знает. Миру столько лет, вот кто-то придумал — все так и говорят.
— Получается можно назвать всё что угодно и как угодно? Хе-хе.
— Ещё чего. Слова же имеют привязку, контекст там. Можно, конечно, играться с ними ради шутки или сравнения, но если свинью собакой назвать, то собакой она не станет.
— Так это же глупо, зачем так делать?
— Делают же. Обманывают люди друг друга и постоянно. Ты тоже говоришь, что винтовку чистишь, а может оно и так, только ты так развлекаешься, а чистка уже дело десятое.
— Ну чего ты сразу, — Тоня нахмурилась.
— А ничего, говорю не трогай, маленькая ещё.
— Сама-то.
— Дать бы тебе ложкой по лбу, только марать тебя гречей не хочу. Ешь спокойно, а то ещё вопросы странные задаёшь.
— Не странные, стало интересно — вот и спросила.
— Займи себе голову знаешь чем? Название поездке придумай. Может, будем дневник вести или заметки какие.
Следующие минут пять они сидели в тишине и почти доели, когда Тоня снова оживилась.
— Это сложно.
— Чего сложно? А! Ну, у разных проектов есть кодовые названия, а у солдат позывные, от этого и отталкивайся.
— На корпусе у танка же цифры есть!
— Двадцать один которые?
— Они самые.
— И что ты предлагаешь?
— У нас же есть примерный маршрут, как и куда ехать? Тогда пусть называется… — Тоня чуть выпрямилась, а следующее сказала самым басистым басом из подвластных ей, — Маршрут — Двадцать Один!
— Ндам, звучит. Главное — не забудь потом. Давай посуду, сейчас помою и пойдём.
Мыть приходилось скребком и почти закончившимся куском мыла. Вода была холодная, и, в попытках отмыть злосчастные тарелки с ложками, Оля начинала сама проклинать эту самую гречу.
Из комнаты девчонки забрали все свои вещи, направившись искать Мишу, благо то было не сложно — шум со стороны главной улицы явно намекал, куда стоит идти. Михаил разгребал мусор, перетаскивая в укромный угол какие-то металлические конструкции и покрышки.
— Поели? А посуду вы помыли? — Миша держал в руках большую металлическую бочку.
— Да, помыла. Наслышаны о грече, что в бетон превращается.
— Ха-ха-ха, это да, хорошо, — его смех срезонировал в бочке, стал раз в десять ниже и громче.
Интересовалась Тоня: — А ты чем занят?
— Увидите. Когда заправим вашего стального друга, приедем обратно, тогда всё узнаете.
Миша наконец взялся за ржавую тележку с канистрами. Лесные массивы по обе стороны защищали от назойливого ветра. Лишь немного смущал тот факт, что не изменилось буквально ничего. Всё та же дорога, те же машины, те же деревья. Когда едешь исключительно вперёд, не оглядываясь назад, не обращаешь внимание на то, что позади тебя всё остаётся прежним. Ты увидел и ушёл, а вещи, находящиеся там, будто застывшие во времени, уже и не существуют вовсе. Будто всё поставили на паузу, команда «Мотор» уже не прозвучит, и даже одинокий дятел в лесу не будет никем услышан. Что уж говорить, когда и сам дятел давно пропал и неясно, вернётся ли он вообще в этот лес. Вдруг ветви сомкнулись над головами, образуя длинный туннель, что с неохотой пропускал солнечный свет. И почему именно это? Будто что-то именно сейчас захотело напугать, остановить, но не может, да и человеческая воля гораздо сильнее какого-то природного страха.
Миша продолжал рассказывать истории из жизни, своего детства, школы, техникума, с армейских времён, но на просьбы рассказать о последних проведённых годах отвечал сухо: — Ничего интересного. Сам он становился на этой фразе отрешённей, на лбу проступали морщины, взор опускался на горизонт. Видно, помнил он всё очень хорошо и ворошить эти воспоминания совершенно не хотел. Мало кто способен сохранить рассудок в таких условиях, только единичные отшельники или монахи, хотя и им обычно есть с кем поговорить. Даже распорядок дня и увлечения, общепринято признанные как те, что приводят мысли в порядок, не могут вернуть былое состояние ума. Монолог Михаила тёк как горная речка, перепрыгивая с темы на тему, словно ударяясь о камни, в поисках зацепки или подсказки для ответов на собственные вопросы.
Вот кампания прошла место встречи — малое КПП. Миша был на удивление спокойный, лишь переменился в лице, когда уголки рта чуть приподнялись. Оля начинала понимать — молился он вовсе не за свою жизнь, и вовсе не за спасение. Возможно, это вообще была не молитва, а что-то вроде благодарности.
