Сергей Шведов - Пал Вавилон

Келарь вломился прямо вот так с грязными сапожищами в чистенькую келейку отца игумена:

— Пал Вавилон!

— Чего орешь–то? Как это пал?

Отец игумен совершал дотрапезно свои сто земных коленопреклонений перед святыми ликами, чем очень гордился, — семьдесят пять лет как никак у него за плечами, а не берестяной короб.

— Пал, пал Вавилон, великая блудница! — загремел ключами на поясе келарь, по–медвежьи переминаясь с ноги на ногу. — Древлеправославным некого больше бояться.

— С чего это?

— Нету больше страха.

— Чего мелешь, пустомеля?

— Вечный враг повержен.

— Кем?

— Временем, — пожал необъятными плечами келарь. — И льдами.

— Богом, дубина стоеросовая! За такие слова на костёр отправляют, святотатец.

Келарь вздрогнул и затрясся могучим телом. Даже аскетическая пища в монастыре не смирила буйной плоти келаря. Он съежился, как мог, перед игуменом, дабы выказать смирение.

— Точно, авва отче, никем, окромя Бога! Никто древлеправославных боле не может погубить. Русские люди таперича без пригнёта инославного могут жить повсюдно.

— Ну и что для тебя, дурака, это значит?

— А то, авва отче, что мы можем повсюду ходить свободно, а не ховаться в таёжной топи. И не проситься у незваных гостей в своей же хате под лавкой переночевать. Простор земной перед русскими снова открылся на все четыре стороны!

Отец игумен кряхтя поднялся и устремил горящий взгляд на кощунника:

— Кому еще неведомо, что грех великий меня тревожить в часы молитвенных сокровений! — грозно пророкотал игумен, потом сменил гнев на милость: — Теперь, святым ликам поклонясь и перекрестясь, внятно ответствуй, кто русским волю даровал?

— Бог всемогущий очистил землю от вражьего воинства.

— Откуда сие известно?

— Проезжий купец в пути шествующий, Никита Афанасьин сын, сказывал — пал Вавилон, царство греха и разврата. Теперь прозываться русским человеком никому не постыдно, не зазорно и не опасно.

— А что опосля того падения осталось?

— Ничего! Вольный простор божий и свобода от инославного пригнёта для в пути шествующих. Иди куды хошь и ходи себе безопасно по своей воле!

Игумен прикрыл глаза птичьими веками, похожими на пергамент, и с минуту промолчал, перебирая чётки. Потом спросил:

— Кто это сие слыхал из наших?

— Монахи и послушники. Может, кто из посадских.

— Зачем впустил гостя–смутьяна в наш острог?

— Мирские властники мне неподотчётны, авва отче! Захотят — любого беса впустят в ворота.

Игумен пожевал бескровными губами и спрятал глаза за насупленными бровями. А келарь всё тараторил невнятной скороговоркой:

— А с его свитой, авва отче, прибыли семеро наших былых ватажников, коих ты велел по–за четыре лета тому назад из стен монастырских изрыгнуть. Казаками теперь прозываются. Бают сказки, что грядёт житьё вольготное и безопасное по всей былой земле Русской.

— Верно сказал — посадские миряне любого беса в острог пустят. Не люди то, а бесы, понял? Искушать нас посланы. А ты поверил, Евфросий, слабый ты на искушение. Кайся, грешник слабоверный! На колени!

Келарь бухнулся лбом о пол, словно деревянная колокольня рухнула на пожаре.

— Какую епитимью на меня наложишь за грех слабины духовной, отче? — чуть ли не со слезами на глазах приподнял он покаянную головушку.

— Месяц на чёрных сухарях и холодной воде! Того Никитку Афанаськина вели на кол посадить, а изгоев наших в железаА заковать, в яму бросить и живыми закопать, дабы другим неповадно было вольной волей по миру шастать да чужаков на нас наводить. Почему сам не отрядил того?

— Да как, святой авва отче, сие соделати, ежели они оружённые и на зверях библейских верхом сидят?

— Что за звери такие?

Посадские ребятишки, не ломая шапок, бежали по монастырскому подворью и голосили как оглашенные:

— Комони! Комони!

Грозный игумен вышел с пастырским посохом на красное крыльцо монастыря и поначалу сам оторопел — бывшие его юные послушники, а теперь бородатые вои, восседали на мохноногих пузатых конях, довольно–таки малорослых, но тем не менее всадники в высоких шапках казались на них былинными богатырями со старинных миниатюр в рукописных летописях. Монахи и посадский чёрный люд коней видели только на тех же миниатюрах в библии или в виде печатных ржаных пряников — «коников» на солоде. На высоких Северах дикие кони не водятся, а домашние лошадки и года на местных кормах не протянут — копыта откинут.

Казацкие скакуны были под красными попонами, серебряные уздечки сверкали золотыми кистями. Диво дивное! Все монастырские и посадские с детства приобычались к серым и чёрным облачениям, а новоявленные казаки были в мохнатых шапках с красным верхом и зипунах из невиданной, отливающей золотом ткани — из крапивы, конопли, кипрея и даже льна такой не соткёшь. И все в чоботах бесовского красного цвета, как и попоны на конях.

Впереди конных горделиво выступал иноземный гость в долгополом халате и круглой шапочке из чёрной ткани, напоминавшей переливчатым блеском шкурку крота. Шапочка была расшита бисером да таким крупным, какого не сыщешь в речных раковинах. Он снял её и сунулся было к настоятелю монастыря под благословение, да тот больно оттолкнул его посохом.

— Како веруеши? Басурман?

— Хрестьяне мы веры древлеправославной, — попятился чужестранный гость, крестясь мелкой щепотью. — Земли Ижорской родом, лабазы держу на Груманте–острове.

— Почему борода рыжей охрой крашена? Почему запАх у кафтана на леву сторону?

— Так в Фарсидах мы были. Там без этого никак не пройтить.

— К нам с добром или злом пожаловал?

— Коней подкормить, людей в баньке попарить. Продать–прикупить того–сего, ежели сговоримся.

— Мимоходом на нас наткнулся али наводчиков имел?