ничего. Он вздохнул и закончил: – При Переносе в мозгу происходят совершенно другие процессы.
Журналистка подалась вперед и по-ученически наклонила толстую шею.
– Какие?
– Можно сказать, что человеческий мозг – как орган, состоящий из живых клеток, – умирает.
– Навсегда?
Гордон закатил глаза.
– Гипотеза обратного Переноса была дважды опровергнута в начале века, – терпеливо сказал он. – Один раз – под руководством вашего покорного.
Видимо, все-таки недостаточно терпеливо – потому что на веранде немедленно появилась Линди. Она принесла теплый клетчатый плед, которого он не просил, наклонилась, укрывая его худые старческие колени, и укоризненно прошептала над самым ухом:
– Пап…
– Спасибо, милая, – сконфуженно пробормотал Гордон и повернулся к журналистке. – В этом нет ничего страшного. Наш мозг всю жизнь так или иначе занят умиранием. В моем возрасте это особенно наглядно: мы с вами только начали разговаривать, а я уже не помню, как вас зовут.
– Эмбер, – прошелестела она чуть слышно, и лоб у нее пошел красными пятнами. – Эмбер Джиу.
– Что вы знаете о Переносе, Эмбер?
– То же, что и все, – журналистка растерянно пожала плечами. – На Гарториксе человек может жить вечно.
– А на Земле он при этом – что?
Эмбер молчала, глядя на него своими выпуклыми глазами, полными бледно-розовых цветков суматранской орхидеи. Интересно, сколько они вообще живут, вдруг подумал Гордон. Прошло уже тридцать шесть лет, а она всё еще цветет каждое лето.
– На Земле наш с вами человек умирает, – назидательно произнес он.
Изысканные очертания орхидеи слегка расплылись: выпуклые глаза журналистки наполнились слезами. Этого еще не хватало, с тоской подумал Гордон. Линди меня убьет. Или просто расскажет Микке за ужином, и тот снова заберет близнецов, когда уедет.
– Пока мы бодрствуем, в мозгу происходит множество разных процессов, – нехотя пояснил он. – Все они очень энергозатратны, поэтому мозг устает и нуждается в отдыхе; это называется «сон». Если мы возьмем среднюю продолжительность жизни взрослого человеческого мозга – которая, как вы можете видеть на моем примере, за последние пятьдесят лет увеличилась просто до неприличия, – уберем из нее промежутки сна и запустим всё остальное на ускоренной перемотке, чтобы уложиться примерно в две недели, мы получим то, что происходит с мозгом после получения номера.
– То есть… это… – неуверенно произнесла Эмбер.
Гордон вздохнул.
– Получив номер – сложный биохимический код-сигнал, причины и механизмы возникновения которого по сей день до конца не изучены, – мозг как бы начинает жить на полную катушку. И в течение двух недель полностью разрушается. В этом и была суть открытия, которое сделало Перенос возможным.
Эмбер осторожно кивнула, не сводя настороженных глаз с Гордона.
– Представьте, что мы разгоняем мозг в центрифуге, – медленно и раздельно произнес Гордон. – От него отделяется нечто. За неимением лучшего слова мы называем это «сознанием». Именно оно становится объектом и агентом Переноса.
– Это как… душа? – немного оживилась Эмбер.
– Скорее, опыт, – Гордон пожал плечами. – Я слишком давно живу, чтобы верить в человеческую душу.
Розовый лоб Эмбер наморщился. Она открыла рот, потом закрыла, уткнулась в коммуникатор, перелистнула пару окошек и снова подняла глаза на Гордона.
– Давайте поговорим о семье.
– Давайте, – живо согласился он. – У вас кто-то есть, Эмбер?
– Господин Фессало… – выдохнула она почти умоляюще.
– Вы же хотите, чтобы я рассказал вам довольно личные вещи о своей жизни. По-моему, будет честно, если вы мне расскажете о своей.
Эмбер молча смотрела на него, как кролик на удава. Гордон услышал, как во дворе у Мерчилансов через два дома от них с тихим шелестом включился автополив лужайки.
– У меня есть близкий человек, – наконец произнесла Эмбер.
– Как его зовут?
– Кайра, – выдавила она и против воли слегка улыбнулась.
Гордон почувствовал, как в груди у него потеплело. Его лицевые мышцы рефлекторно повторили эту невольную полуулыбку – даже раньше, чем в голове возникло слово «София».
– Эта ваша Кайра – она ведь женщина? – ворчливо спросил он.
– Да, но какое это имеет отношение…
– Тогда она ваша жена, – перебил ее Гордон. – А вы – ее жена. Имейте смелость называть вещи своими именами.
– То есть вашими именами.
Эмбер приосанилась в кресле и впервые взглянула на него с некоторым вызовом. Поразительно, как легко это новое поколение ведется на старые как мир провокации.
– Имена важны, – мягко сказал Гордон. – Они помогают понять, что́ мы чувствуем, и поделиться этим с другими. Если мы с вами всё будем называть по-разному, то никогда не сможем договориться.
– Но почему вы считаете, что мои имена… неправильные? – запальчиво спросила Эмбер.
– Потому что они вам не помогают, – пожал плечами Гордон. – Знаете, в XX веке был такой физик, Эрвин Шрёдингер. У него был мысленный эксперимент…
– В университете я изучала историю евразийской науки, – Эмбер обиженно нахмурилась.
– Очень хорошо, – усмехнулся он. – Моя правнучка Грета считает, что Шрёдингер проводил бесчеловечные эксперименты над животными.
Эмбер вежливо улыбнулась. Неизвестно, что им там сейчас рассказывают, в этих цифровых университетах, подумал Гордон.
– Если запереть кота в стальной камере, – сказал он, – вместе с адской машиной, которая, будучи предоставлена самой себе, либо убьет его, либо нет, то для нас – тех, кто стоит снаружи, – этот кот будет одновременно и жив, и мертв. Если у нас нет возможности открыть камеру и посмотреть, что там внутри, всё, что нам остается, это имена, которые мы даем происходящему. Мы можем решить, что кот жив, и остаться сидеть рядом с камерой, а можем решить, что его больше там нет, и пойти заниматься другими вещами.
– Но… ведь… – начала было Эмбер и тут же замолчала, снова уткнувшись в коммуникатор.
Гордон почему-то вспомнил, как в юности Микка упрямо называл все эти новомодные гаджеты «экзомозгом», утверждая, что они так же неотделимы от него, как руки, ноги и голова, а Линди сердито говорила, что синтетические руки и ноги не так уж и дорого стоят по сравнению с ее материнскими нервами. С возрастом она стала всё больше походить на Софию – даже не конкретными чертами лица, а быстрыми порхающими движениями и манерой смотреть как будто на всех членов своей семьи сразу, сколько бы их ни собиралось за большим чайным столом.
Вот и сейчас, накрывая к чаю в гостиной, Линди одновременно следила за тем, как Микка с мужем протирают чашки и блюдца, Сара читает в бабушкином зеленом кресле, перекинув ноги через вытертый подлокотник, а здесь, на веранде, уже второй час идет это бессмысленное интервью.
В саду близнецы опять пытались загнать кролика Греты на старую яблоню. Микка поднял голову и что-то крикнул им в окно. Его муж захохотал, сверкая синтетическими зубами, и едва
