встречать каждое праздничное утро в постели новой красавицы?
– Я люблю… – Матвей осёкся, покосился на Петровича и Марка, у него едва не выскочило имя «Анаэль», – люблю, короче.
– И ты туда же, – Самба фыркнула, – твоя школа, Петрович?
– Моя. Хорошие мальчики.
– Ну и валите в свою Сибирь.
Самба стремительно удалилась, оставив троицу на пустой улице, заваленной обрывками флажков, серпантина, блестящего конфетти.
– Вы её знаете? – к Марку, наконец, вернулся дар речи.
– А то. Любила она меня. Тогда, когда молоды были мы вдвоём, а не она одна, мы знаешь, как встречались? Нам авторы Камасутры завидовали.
– А чего разошлись?
– Так она ж сказала – я танцевать не хотел.
– Почему?
– Ну ты даёшь! Мачо не танцуют.
Петрович двинулся по улице в сторону, противоположную той, куда ушёл карнавал. Авторы побежали следом.
– Всё. Хватит на сегодня. Домой пора.
Петрович подошёл к оказавшемуся рядом колодцу. Марк и Матвей переглянулись, опасливо заглянули в его бездонную тьму.
– Чего застыли? Я вас вечно ждать не намерен.
Марк, перекрестившись, прыгнул первым. Матвей зажмурился, сделал шаг в пустоту. Петрович скептически покачал головой, прыгнул следом.
***
Падение смягчила гора тряпок невероятных размеров. Марк брезгливо поднял одну из них и понял, что это туники – традиционная одежда высших ангелов, которую они носят во время обрядов. Они оказались в прачечной, заставленной стиральными и сушильными машинами, огромными водонагревателями, зияющими открытыми пастями котлами с раскалёнными углями.
– Петрович, мы куда-то не туда попали? – испуганно подал голос Матвей.
– Туда мы попали. Я курить хочу. А эти реформаторы позапрещали везде курилки. Видите ли – плохой пример. А баб красивых на кострах жечь – это прямо образец целомудрия.
– Мы не курим, – ответил за двоих Марк.
– А я вам и не предлагаю.
Петрович скрутил самокрутку с каким-то пронзительно ароматным табаком, бережно поднёс спичку, прикрыв от удовольствия глаза сладко затянулся.
– Не помешаю?
В подвал вошёл немолодой мужчина в синих джинсах, чёрном пиджаке поверх чёрной футболки.
– О, привет! С ума сошёл? Конечно нет!
Мужчина достал портсигар, церемонно выбрал одну из сигарилл, осмотрел её, понюхал, наконец, раскурил. Запах палёной махорки Петровича перебил сладковатый, тонкий вишнёвый аромат.
– Твои? – гость кивнул на пугливо молчащих авторов.
– Мои. Ученики. Навязали вот. – Он подмигнул.
– Здорóво, ученики!
– Здрасьте, – Марк и Матвей привычно синхронно кивнули.
– Чего такие перепуганные? Он вас на экскурсию по своим бабам таскал что ли?
– Чего сразу по бабам-то? – возмутился Петрович.
– Что, угадал? – гость рассмеялся, закашлялся. – Ладно, извини. Само получилось. Как зовут–то вас, ученики?
– Мы вообще-то уже не ученики, – первым пришёл в себя Марк. – Мы уже в штате.
– Ого! Авторы, значит. Как же мне к вам обращаться, коллеги?
– Я Марк.
– А я – Матвей.
– Я, почему-то, так сразу и подумал. Много написали, авторы Марк и Матвей?
– По делу пока ни строчки, но этот, – Петрович указал горящей самокруткой в Марка, – листов пятьсот припёр на собеседование.
– А я вас помню! – гость приблизился к Марку. – Вы на церемонии к Павлину в отдел просились.
Марк потупил взгляд.
– Расслабься, я понимаю – молодость, амбиции. Зачем тебе этот старый гениталий? Он же тебя вечность гнобить будет, а когда напишешь что-то стоящее, себе присвоит и ещё одно Перо будет полировать.
– Ну хорош парней кошмарить. Этот, – Петрович кивнул на Матвея, – институт закончил. Стихи пишет.
– Почитай! – глаза гостя загорелись.
– Я так-то сходу не помню… – замялся Матвей.
– А чего помнить – у тебя в кармане листок, – пришёл на помощь Петрович.
Матвей нехотя достал рукопись, начал читать бубня себе под нос:
Когда впервые я тебя увидел,
Мир словно замер, изменился вдруг.
Ты стала центром всех моих вселенных,
Ты для меня теперь не просто друг.
– Хорошие стихи, – прикрыв глаза, оценил гость. – Только ты их как будто по-китайски написал, а потом перевёл на русский.
– Ну я, это…
– Без шуток – хорошие. Пиши! У тебя получается. Я, кстати, Люц, – мужчина протянул руку. Матвей механически пожал её.
– Люц, – повторил мужчина, протянув руку уже Марку. – Ладно, я полетел.
