— Авдеев! Андрюша! — крикнул начальник станции. — Сколько твой нейлон дает собственного веса?
— Двенадцать кило на сотню метров, — мрачно отозвался старший механик.
— А на разрыв?
— Тонны две при такой температуре.
— Ну, вот. Полтонны, плюс я под сотню, да маяк полтинник – запас, выходит, приличный. Отлично, Андрюша, — тихо проговорил Гагарин, и вдруг взорвался. — Я вот только одного не понимаю, Андрей. В космос летаем, на Луне второй купол ставим. На Марсе картошку сажаем! А силикон-графита на антарктической станции нет. Я уже не говорю о новом вакуумном редукторе. Как так получается? Все молчали, и Гагарин сказал, уже спокойно:
— Крепите редуктор над шахтой, готовьте маяк. Я за гидрокостюмом. Через пятнадцать минут – спуск.
Дверь небольшого дока, где Витька и Володька наблюдали за трагическими событиями, разворачивающимися на антарктической станции, распахнулась, и в помещение влетела девочка лет десяти. Лицо у нее было заплаканным, а нос покраснел.
— Ребят-та, — заикаясь проговорила она, — там Стасик под лед п-провалился. Он маленький совсем.
И девочка громко заревела. Ребята вскочили одновременно и выбежали наружу.
Док стоял на берегу большого озера на территории Дворца пионеров. Наполовину стаявший апрельский лед местами был обломан, а десятке метров от берега, цепляясь за кромку, отчаянно пытался выбраться из воды мальчишка лет семи. Витька рванулся вперед, но Спицин жестко схватил его за рукав.
— Куда? Отставить. Один должен на льду остаться и страховать. Я иду к мальчишке, а ты назад в док, возьми багор для швартования и канат.
Витька стиснул зубы. Как бы ему сейчас хотелось сказать в лицо другу: «Что, Володенька, один решил героем стать?». Но буквально тут же он понял всю глупость своей мысли, понял, что его друг прав, а счет идет на секунды. Витька развернулся и бросился назад.
Когда он вернулся с коротким багром и канатом, Вовка уже лежал на кромке льда и протягивал малышу руку. Витька быстро привязал конец канат к дереву на берегу, взялся поудобнее и метнул другой конец другу. Канат упал метрах в двух от Спицина. Тот уже было схватил мальчишку за руку, но в этот миг лед под ним подломился, и они уже вдвоем оказались в воде.
— Держитесь! — крикнул им Витька.
Все еще стоя на берегу, он вытянул обратно канат, привязал к его свободному концу багор, а потом побежал по льду к барахтающимся в воде ребятам. У кромки льда он положил багор, лег на него грудью и протянул руку Стасику.
Мальчишка оказался совсем легкий, даже в промокшей насквозь одежде, и вытянуть его удалось достаточно быстро.
— Держись двумя руками за веревку и шагай к берегу. Понял?
Стасик кивнул. Когда Витька повернулся к воде, Володьки на поверхности уже не было. А потом прямо под собой, под прозрачным льдом, он увидел своего друга, которого затаскивало все дальше под лед. Витька поднялся на ноги, глубоко вдохнул и прыгнул в воду. Он знал, что сейчас на его часах автоматически включился секундомер и начал отсчитывать оставшиеся ему секунды жизни. Время уходило неумолимо быстро, а Витьке никак не удавалось схватить Вовку за одежду. Наконец он поймал в руку воротник и отчаянно начал грести обратно. Вот уже видна граница света и тьмы – край кромки льда прямо над ними. Последним усилием Витька подтянул друга и толкнул его кверху, к свету. А вот на остальное сил уже не хватило. Какая-то сила потянула его вниз и вбок, все сильнее и неумолимее. Вить смог только поднести к глазам руку с часами и посмотреть на время – ноль минут двадцать девять секунд. Ему-то казалось, что прошло уже не меньше пяти минут точно.
«Плохо, — подумал Витька, — очень плохо. Ну, какой из меня космонавт? Вот Русецкий в 2032-м году…».
Когда он открыл глаза, вокруг царил полумрак. Он лежал на боку и смотрел на звезды за окном. Ему было тепло, уютно и хорошо. Пахло лекарствами и еще чем-то знакомым и неуловимо родным. Через секунду он понял, что это одеколон отца и попытался быстро повернуться, но тут же вскрикнул от боли в забинтованной руке.
— Очнулся, утопленник?
Отец сидел рядом на стуле и улыбался. Его правая рука тоже была в гипсе и покоилась на перевязи на груди, а вдоль всей правой щеки тянулся большой свежий шрам, совсем недавно обработанный медицинским коллоидом.
— Пап, а ты разве не в Японии? Говорить Витьке было тяжело, в груди болело.
— Вот, — отец приподнял руку в гипсе, — временно списан в запас.
— А Стасик, а Вовка? — тут же вспомнил Витька.
— Тут мы. — В дверях палаты стоял стоял Стасик, завернутый в одеяло и в огромных больничных тапочках. — А Володю на процедуры повезли, будут ему горло и легкие греть. Меня уже возили. Знаешь, как интересно? Там такой большой аппарат, а в нем кабина, как в спускаемом аппарате «Заря».
Стасик, разговаривая, как-то незаметно просочился в палату и уже сидел на краю Витькиной кровати.
— И там есть кнопка внутри. Только мне сказали, что ее нельзя нажимать.
— Кнопка, — передразнил его Витькин отец. — Жаль, что тебе никто не сказал, что по льду ходить нельзя.
Стасик виновато потупился. Потом поднял глаза на Витьку и сказал смущенно:
— Спасибо. Извините, я больше не буду. А правда, что вы яхту делаете? — тут же спросил он, не дожидаясь ответа.
— Правда, — улыбнулся Витька.
— А можно мне с вами? Я не буду мешать.
— Как же, не будешь ты, ага. Стасик насупился.
— Ладно уж, как выпишут из больницы, приходи в док.
— Ура! — крикнул Стаська и спрыгнул с кровати.
— Ой, пап, — вспомнил Витька, чувствуя, как наливается тяжестью голова и все больше его клонит в сон, — а как там Гагарин на «Востоке»? И Малышев с Погосяном?
— Все хорошо. Подняли аппарат – успел Яков Соломонович. Правда, потрепало его немного, но да ничего, он мужик крепкий, не впервой. Отец взъерошил светлые Витькины вихры:
— А теперь спи.
Витька отвернулся к окну и снова стал смотреть на звезды. Совсем невысоко, над видимым отсюда зданием «Аэрофлота», поднималась в ночном московском небе яркая красноватая точка. «Марс», — подумал Витька и провалился в сон.
В это время далеко-далеко стоял у самой кромки вспаханного поля председатель совхоза Гагарин и вдыхал сухой и горьковатый ночной марсианский воздух. Он наклонился, поднял комок чернозема и растер его в больших и грубых крестьянских ладонях. Потом поднес их к лицу и вдохнул. Пахло землей.
Сто двадцать тысяч астрономических единиц. Это предельная орбита, на которой Солнце может стабильно удержать планетоид. Меня это завораживает: Земля – одна единица, Юпитер – четыре, Плутон – пятьдесят в афелии. Персефона, самый удаленный объект, на который высадились наши автоматы, меньше тысячи. Межзвездный зонд «Союз» уже в пути к Альфе Центавра, а мы до сих пор считаем булыжники на солнечной лужайке. Ученые называют эту область Сферой. Да-да, с манией величия на первую букву. Этакой скорлупой вокруг ядра из восьми внутренних планет и желтого светила.
