— Да, знаю. И топлива для электростанции хватит лет на двадцать, если давать свет на шесть часов в день.
— И у нас есть пять складов, доверху набитых консервами.
— И около ста тысяч галлонов пива, несколько тысяч бутылок виски и примерно десять миллионов сигарет. — Я подцепил еще одну деревяшку и начал подтягивать ее к берегу. — Да, все расчудесно.
— Ну, совсем не расчудесно, но в порядке. У нас есть стадо дойных коров, есть птицефермы, рыба в озере и фрукты в садах.
Его энтузиазму можно было позавидовать, он прямо-таки захлебывался словами.
— На юге острова немало пашни. Мы самодостаточны. Мы можем просидеть здесь лет десять, не забивая голову мыслями о пропитании. По-моему, этого времени более чем достаточно, чтобы страна вернулась… о, черт!
«О, черт!» означало, что деревяшка, которую я подцепил крюком, оказалась вовсе и не деревяшкой. Вместо трехфутового обрубка я увидел наполовину изъеденную голову, державшуюся на верхней части туловища. Лица и глаз не было. Определить, кто это, мужчина или женщина, я не мог. С уверенностью можно было лишь констатировать то, что эти пятьдесят фунтов человеческой плоти знавали лучшие времена. Я оттолкнул находку шестом. Из тела вырвалась струйка пузырьков, и жуткий улов медленно исчез из виду.
— Теперь ясно, почему рыба стала так жиреть, — сказал я Бену. — Так ты говоришь, что Совещание выработало план? Нам надо тихонько сидеть здесь и ждать, пока правительство объявит, что общество вернулось к нормальной жизни?
— А какой смысл предпринимать что-то необдуманное?
Я кивнул в сторону далеких холмов, видневшихся за озером.
— Необдуманное? Что ты имеешь в виду? Что нам не следует вылезать отсюда даже ради того, чтобы самим посмотреть, какая там обстановка?
— Ты же сам знаешь, как опасно покидать остров.
— Хочешь сказать, что те, кто ушел, так и не вернулись?
— Конечно, зачем рисковать?
— Зачем рисковать? — Я посмотрел на очередной «улов» — это была оконная рама — и потянул его из воды. — Полагаю, нам следует убедиться, что Америка, а возможно, и весь мир, всплыли кверху брюхом. Если это так, то пора перестать притворяться и надеяться на хэппи-энд. Не надо рассчитывать, что однажды радио и телевидение вдруг оживут, и президент объявит, что все в порядке.
— Ты не думаешь, что это случится?
— Думаю, не думаю. Черт! Сказать тебе, что я думаю? Президента больше нет. И правительства нет. Все на том свете.
В таком вот духе мы и продолжали. Бен — восторженный, наивный оптимист. Я? Ну, я-то циник, каких мало. Америке, как и, несомненно, другим, пришел конец. Здесь и думать нечего. И только жители Салливана, 4800 мужчин и женщин, все еще упрямо не желают признавать очевидное, спрятавшись от мира в вольфрамовом ящичке. С Соединенными Штатами Америки все в порядке? Нет, амиго. С Соединенными Штатами далеко не все в порядке.
Мне нравился Бен. Это один из тех немногих людей в городе, с кем я еще мог разговаривать. Ему было двадцать, на год больше, чем мне. Нам нравилась одна и та же музыка. Мы смеялись над шутками друг друга. Когда я только познакомился с ним, он показался мне одним из тех высоколобых интеллектуалов, которые смотрят на тебя сверху вниз и в присутствии которых ты стараешься не открывать рот, потому что не чувствуешь себя Эйнштейном. А познакомились мы в тот день, когда Совещание приказало Бену провести меня по острову. К тому времени я пробыл в Салливане ровно неделю.
— Называть его «островом», конечно, было бы не совсем верно, — сказал он, усаживаясь за руль «форда».
Я тут же решил, что этот ясноглазый, похожий на студента тип с тоненькими, как веточки, руками и шеей станет моим другом только тогда, когда в аду появятся сосульки. Мое мнение о нем утвердилось, когда он начал возиться с автомобильным CD-плеером. Руки у него тряслись так, словно через них пропустили ток в пару сотен вольт. Он едва управлялся с кнопками. Дрожащие пальцы просто прыгали по чертовой панели. Если бы он надумал поковырять в носу, то наверняка попал бы себе в глаз.
— Так вот, Салливан, разумеется, совсем не остров, — продолжал Бен, безуспешно тыча пальцем в какую-то кнопку. — Вы, вероятно, заметили, когда добирались сюда, что он соединен с, так сказать, материком, узкой полоской суши. По ней и проходит единственная связывающая нас с внешним миром дорога. Салливан можно представить в виде сковородки, ручка которой образует этот самый перешеек. Там находится распределительный центр Кроутера. Все те склады использовались для снабжения Льюиса, большого, по нашим меркам, города за озером. Видите ли, в прошлые годы продовольствие, бензин и другие товары общего потребления доставлялись в Салливан по железной дороге, а потом их переправляли через озеро. Проложить здесь приличные дороги нелегко из-за сложного рельефа местности. Слева электростанция. Видите то здание с высокой серебристой трубой? У нас даже имеются собственные генераторы.
— Они еще работают?
— Конечно. Несколько лет назад под островом обнаружили значительные запасы оримульсии.
— Оримульсии? — Это слово я раньше не слышал: звучало оно как название хозяйственной краски.
— Да, оримульсии. — Бен попытался сбросить со щеки какую-то мошку. Пальцы у него мелко подрагивали, будто крылья бабочки. — Оримульсия — это природный газ, очень горючий. Для домашнего пользования он не годится. Слишком сильные у него коррозийные свойства. Всего за двенадцать месяцев ваша плита проржавеет насквозь. Но для промышленности — отличная вещь. В общем, они пробурились к так называемому газосодержащему карману и построили около него электростанцию. Запасов хватит на ближайшие двадцать лет. — Мошка вернулась, и его пальцы снова заплясали по щеке. И, Господи! Он вел машину одной рукой. Бедняжка вихляла из стороны в сторону. Впереди катили на велосипедах двое мальчишек. — Совещание… это комитет, управляющий Салливаном… они постановили, что во избежание истощения запасов оримульсии нам следует ограничить потребление электричества. Поэтому… — Бен попытался отмахнуться от надоедливой мошки и ухитрился развернуть зеркало заднего обзора. И дети! Боже, до них оставалось метров двадцать! Я изловчился и раздавил мошку о стекло.
— Отличный выстрел, — прокомментировал Бен и принялся расписывать, какие выгоды извлекает его родно городок из того, что, вероятно, стало крупнейшей катастрофой после случившегося в Ноевы времена потопа. — Поэтому они ввели рационирование. Электричество подают шесть часов в день, с шести вечера до полуночи. Видите ли, вечер без света плохо влияет на психологическое состояние, а так люди могут чувствовать себя вполне комфортно, смотреть фильмы, слушать музыку и все такое.
