Да, каждый из тех пациентов был в своем роде Гитлером.
— О, как слепы люди!
Всего восемь лет тому назад один блестящий ученый писал:
— Гитлер совершенно не импозантная фигура. Он выглядит как моравский коммивояжер, носит усы под Чарли Чаплина и имеет совершенно пустое лицо. Люди никогда не будут поддерживать такую патентованную глупость, как гитлеризм.
Патентованная глупость.
Какой страшной иронией звучат теперь эти слова, теперь, когда кладбища переполняются могилами, когда ломается хребет нации.
Северин Браун находил все больше и больше причин к совершению того, что он замыслил.
Ради этого он уже потерял свое имя. Ради этого же он потерял свою совесть и свою душу. Он был теперь только орудием.
— Фриц! — неожиданно сказал он. — Фюрер, вероятно, имеет прекрасную охрану на случай таких покушений?
— Ну конечно. Гитлера окружает специальный отряд — это элита всего Шутцшаффеля. Разве ты никогда не замечал, как они окружают фюрера во время его выступлений, как они смотрят вокруг, как они беспрерывно наблюдают за всеми?
— Я никогда не видел фюрера, — сказал Браун извиняющимся тоном.
— Мне очень жаль тебя, Северин. Но, я надеюсь, ты скоро увидишь его. Вот если бы тебя назначили в его личную охрану!
— Я бы отдал за это мою правую руку.
— Ну, ты сможешь потерять много больше, — засмеялся Фриц. — Если кто-нибудь стреляет или бросает бомбу, охранник погибает первым. Ведь слишком близко к фюреру не подпускают никого.
— А эти фильмы, которые показываются всюду, где мы видим его окруженным женщинами и детьми?
— О, это! — Фриц улыбнулся во весь рот. — Это все, конечно, только для пропаганды. Во-первых, сначала охрана обыскивает женщин. Обыскивают вообще всех, кто снимается вместе с фюрером. А из киносъемщиков к фюреру разрешают приближаться с камерой только одному человеку.
— Кто это?
— Генрих Гоффман, — ответил Фриц. — Возможно, ты встретишь его когда-нибудь. Очень мало людей знают о том, что он ближайший друг фюрера, единственный человек, которому тот вполне доверяет.
— Фриц! ты знаешь все! — с восхищением воскликнул Браун.
Чернорубашечник наклонился вперед своей огромной фигурой и таинственно зашептал:
— Я знал Гоффмана, когда он был всего-навсего фотографом мюнхенской газеты. Он был дружен с фюрером еще до путча. Теперь он очень богат благодаря тем сотням тысяч фильмов, на которые он заснял фюрера.
Северин Браун прошелся по комнате и вытащил трубку из внутреннего кармана своей темной тужурки.
— Фриц! тебе следовало бы быть в личной охране фюрера! — сказал он.
Белокурые брови Фрица резко взметнулись вверх и он обдал товарища долгим взглядом.
— Есть две причины, — сказал он веско, — по которым и не вступаю туда. Во-первых, — это очень вредно отражается на здоровье.
— Ты хочешь сказать, опасная служба?
— Больше чем это. Я хочу сказать, что очень нездорово жить в тесном общении с сотней людей. Есть, спать, гулять с ними. Бояться их теней. Они ведь только — номера, которые не имеют права иметь каких-нибудь собственных мыслей. Они наблюдают все время за фюрером, а за ними наблюдает, в свою очередь, секретная полиция. Но, даже если бы кто-нибудь из них и захотел убить фюрера… — Тут Фриц помолчал, словно испуганный дерзостью своего выражения, и даже перекрестился…
— Даже если бы кому-нибудь и пришла в голову такая мысль, то она немедленно отразилась бы на его лице, в его глазах. И тогда… тогда… оказалось бы только одним телохранителем меньше.
Северин Браун глубоко затянулся трубкой… голубоватый дымок, поднявшись в воздух, причудливо закружился… так же кружились его мысли.
Эта психология страха и подозрения — о! он знал ее слишком хорошо.
— А какая у тебя вторая причина? — громко спросил он.
Фриц Рейнер инстинктивно покосился на дверь и на открытое окно и тихо произнес:
— Вторая заключается в том, что даже я могу пригодиться в… дублеры.
— Дублеры?
Значит, в самом деле есть люди, которые дублируют Гитлера.
Он слышал уже об этом. Кто-то говорил ему, что у фюрера было четыре дублера, что эти люди, похожие на него по внешности, умеющие говорить так же, как он, часто замещают его во время публичных церемоний.
Северин Браун кивнул головой в знак того, что ему все понятно, но тут же для большей безопасности произнес: «Хайль Гитлер!».
— Кто эти дублеры? — спросил Браун.
— Обычно их набирают из состава той же тайной полиции, — ответил Фриц. Теперь он был немного напуган тем, что так разболтался, но язык у него горел.
Браун внимательно следил за лицом товарища, наблюдая, как кровь отливает от его лица.
— Ну, что же, — заметил он, — я все же надеюсь, что мне удастся когда-нибудь увидеть самого фюрера.
Фриц улыбнулся. Опасения насчет товарища у него уже, видимо, рассеялись.
— Это очень нетрудно устроить, — сказал он. — Ты можешь видеть его почти каждый день в Кайзергофе. Он обычно пьет там чай.
— Но я полагал, что он не рискует появляться в публике?
— Тут как раз нет никакого риска. Кайзергоф совершенно безопасное место. Ты увидишь сам, что я имею в виду. Но уже, кажется, поздно?
— Да, поздно, — согласился Браун. — Спокойной ночи, Фриц. Хайль Гитлер!
— Спокойной ночи. Хайль Гитлер!
Тут чернорубашечник потянулся, зевнул и поглядел на дверь.
— Северин! — сказал он вдруг, задерживаясь на пороге. — Ни одного слова об этом кому бы то ни было… не правда ли?
Браун улыбнулся и покачал головой.
— Не беспокойся. Я уже забыл, что ты мне сказал.
Дверь закрылась за Фрицем Рейнером, а Северин Браун тяжело опустился на свою кровать, охваченный неимоверным возбуждением.
Итак, он не напрасно провел все это время. Он все-таки кое-что узнал. Теперь у него было три заветных желания, три вещи, которые он был обязан выполнить во что бы то ни стало, а именно:
Отправиться в Кайзергоф… Попасть в особый отряд тайной полиции дублером Гитлера…
Первое было легко. Вторые же две задачи были неимоверной трудности и Северин Браун ломал себе голову над тем, как их разрешить.
* * *
Случай представился несколько дней спустя.
Северин Браун шел по Унтер ден Линден к Бранденбургским воротам.
Он задержался у края огромного зеленого леса Тиргартена, а потом повернул на историческую Вильгельм-штрассе.
Здесь жили когда-то короли, потом императоры, а теперь старинные серые каменные дома печально смотрели на призрак величия, которое уже никогда не воскреснет.
Но зато сердце партии здесь билось как живое и толпа на улицах была живой, а не призрачной.
