как мог забыть, ведь это был очень важный год в моей жизни, что все лето шестьдесят седьмого провел в библиотеке Сорбонны и в своем закутке в кабинете профессора Семильяна, моего научного руководителя! Он поставил мне стол напротив своего и разрешил пользоваться доской, хотел, чтобы я все время был у него на виду. Мы обсуждали каждую приходившую кому-то из нас в голову идею, сразу записывали формулы или пытались обосновать гипотезу уже известными уравнениями. Пытались дополнить стандартную теорию элементарных частиц, если вам что-то говорит это название. Осенью мы отправили в «Журнал теоретической физики» совместную статью, которая, впрочем, прошла почти незамеченной, хотя несколько ссылок на нее все же было в серьезных журналах, даже в «Nature». Я никак не мог в то лето находиться в Альпах, но к утру следующего дня вспомнил, чем наш поход закончился. Тогда я впал в ступор и решил, что у меня галлюцинации, хотя прекрасно понимал, что галлюцинации – это то, что психически больной человек будто бы видит прямо сейчас, а вовсе не что-то, о чем вспоминаешь, будто о когда-то случившемся. Я прочитал все, что нашел о галлюцинациях, ложной памяти, памяти вообще. Прочел, что ложная память может возникнуть под влиянием гипноза, электрического воздействия или, наконец, при механическом поражении участка мозга. Но я не подвергался гипнозу, не участвовал в медицинских экспериментах, с головой все у меня было в порядке, но воспоминания всплывали, и я узнавал их.
Дидро нетерпеливо зашевелился, и Дорнье сказал:
– Да, я подхожу… Понимаете, в пещеру на три недели пошел я. Пещеру, как договаривались, завалили камнем, несколько часов я там бродил, привыкая к обстановке, заново запоминая где что лежит. Одно дело – запоминать при свете и совсем другое – искать в полной темноте. В общем, к вечеру (мне казалось, что к вечеру, а на самом деле могла быть и глубокая ночь) я вымотался и лег спать. Тогда это и случилось.
– Это?
– Я почувствовал чье-то присутствие. Дыхание. Шаги. Приподнялся на локте… ужасный удар по голове… очень больно… будто развалился череп… и все. Следующее, что помню: надо мной склонился мужчина. Я вспомнил: это же комиссар, которого я видел на фотографии! Только моложе лет на тридцать. На лице выражение, будто вас заставляют смотреть на что-то очень противное. Не хочется, но вы должны… Слышу, вы у кого-то спрашиваете: «Он ведь давно умер?» И кто-то отвечает: «Не меньше двух недель».
– Леру, – пробормотал Дидро.
– Черт возьми! – взорвался он. – Вы не можете этого помнить! Чушь! Понселя похоронили, точно вам говорю, я был на похоронах. Приезжала женщина из Лиона, не мать точно, родственница…
– Тетя Жанна, – вставил Дорнье, – она давно умерла, в восьмидесятом.
– Послушайте, Дорнье! Что вы мне хотите доказать? Вы зомби? Восставший из могилы мертвец с зашитым животом и без внутренностей?
Мельяр хихикнул в своем кресле, но глаз не раскрыл, сидел, слушал.
– Кто вы, Дорнье? – задал Дидро глупый, но единственно правильный в сложившейся ситуации вопрос.
– Чтобы это понять, я и приехал в Париж, – спокойно отозвался Дорнье.
– Ну-ну. И поняли?
– Я же вам сказал: последний элемент пазла встал на место, когда этот… мм… господин, – Дорнье кивнул в сторону мирно дремавшего Мельяра, – влепился в столб перед вашим домом.
Дидро глянул на часы – через пять минут появится Марго и объявит, что ужин на столе.
– Говорите, – потребовал он, – только быстрее.
– Вы меня все время перебиваете! – возмутился Дорнье. – Черт возьми, разве я сказал, что все происходило со мной? Вы меня внимательно слушаете? Я сказал, что в памяти начали проявляться воспоминания о том, чего, как я точно знал, со мной происходить не могло просто потому, что в то лето я никуда из Парижа не отлучался, да и в следующее тоже: сдавал экзамены, защищал дипломную работу по уточнениям стандартной модели, это был расчет взаимодействия лептонов с нарушением СР-симметрии, и, бога ради, не делайте вид, будто понимаете, что это такое! Не был я в Альпах, и это легко проверить по документам в Сорбонне: числа, когда я сдавал зачеты, библиотечные записи выдачи книг, там все отмечено.
– И похороны свои вы тоже вспомнили? – поинтересовался Дидро, стараясь скрыть иронию.
– Нет. Вспомнил полицейского – вас, смотревшего на меня, вспомнил слова… я уже сказал… Потом не то чтобы провал в памяти: время от времени всплывает обрывок воспоминания, держится секунду и пропадает. Бесполезно хвататься за карандаш или бежать к компьютеру. Забыл, только ощущение осталось. Как сон – просыпаясь, все помнишь, а через минуту знаешь только, что снилось что-то…
Дверь приоткрылась, входить Марго не стала, сказала с порога:
– Мишель, ужин на столе. Скажи гостям, что…
Она не договорила, взгляд ее остановился на Дорнье, поднявшемся с места и тоже рассматривавшем Марго во все глаза.
– Господи… – пробормотала она.
– Маргарита, – прошептал Дорнье, комиссар только по движению губ и «расслышал» имя.
– Сколько лет…
– Тридцать шесть. И еще четыре месяца, восемь дней и шестнадцать часов.
– Ты всегда хорошо считал.
– Черт возьми! – Дидро поднялся слишком резко, правую ногу свела судорога, и он рухнул в кресло, едва не закричав от боли. – Что это значит, Марго? Ты с ним знакома?
– Это же Поль! Мы с ним… Господи, я имею в виду…
– Ты вспомнила, – участливо произнес Дорнье. – Ты только что вспомнила.
– Да, но…
– Этого с тобой не было, – усмехнулся физик.
– Нет, но…
Мельяр, о котором все забыли, встал, потянулся, поморщился – колено, видимо, все же давало о себе знать – и сказал, поставив жирную запятую в недоговоренных фразах и недопонятых воспоминаниях:
– Поужинаем? Вы как хотите, а я проголодался. И давайте не будем за едой говорить о делах. Ни о физике, ни о криминалистике. Марго, ты ведь и меня вспомнила?
Марго перевела на него взгляд, покачала головой, но через секунду в ее взгляде появилось узнавание, она поджала губы, в глазах промелькнул испуг.
– Только тебя здесь не хватало, – сказала она.
Мельяр хмыкнул:
– Это верно. Ты не представляешь, насколько твоя фраза адекватно отражает ситуацию.
– Ты знаешь их обоих? – Дидро не мог найти иных слов и повторял одно и то же: – Ты их знаешь, Марго? Откуда? Ты
