Что касается лица, наделенного полномочиями, то, вероятно, им был не кто иной, как я. Уже в полете, иследовав свои сопроводительные документы, я понял что мои полномочия простираются очень далеко. Но в бумагах я обнаружил только сами полномочия, и не обнаружил никаких указаний относительно того, когда и как их следует применять. Вероятно, Петр Янович, по своему обыкновению, положился на мою "сметку и трезвый расчет". Их я и проявил, стараясь не соваться, куда меня не просят, до тех пор, пока не призойдет нечто экстраординарное, и никто не будет знать, что нужно делать, а чего делать не нужно. Тогда мне, волей-неволей, придется опять проявить сметку и трезвый расчет, но, возможно, все и так обойдется.
Так и случилось. То есть, мои надежды полностью оправдались – никаких экстраординарных событий не произошло. Никто нигде ни с кем не столкнулся, никто не разгерметизировался и не сделал попытки выйти в открытый космос без скафандра. Ни один реактор не взорвался, и даже ни один не вышел на закритический режим. Возможно, кто-то и уснул на вахте, но его сновидения не привели к трагическим последствиям.
С одной стороны, это, конечно было отнюдь даже не плохо, но, с другой стороны, я испытал некоторое разочарование. Какого черта меня гнали в такую даль? Понятно, что здесь делают все эти люди, но я-то даже пальцем о палец не ударил. Впервые в моих руках были значительные полномочия, а я не имел возможности их применить. Они никому не понадобились.
Своим огорчением я поделился с Бодуном, который оставался на "Челленджере" и тоже бил баклуши, почти непрерывно обыгрывая Эндрю Джоновича и его орлов в двумерные шахматы или в трехмерный бильярд – на выбор. Бодун зевнул и сказал, что я чрезмерно привередлив. Быть может именно мое присутствие здесь и привело к тому, что ничего плохого не случилось, а не будь меня, мало ли что могло произойти. Это меня несколько приободрило, и я с удовольствием проиграл ему две партии. Одну белыми, а другую – всухую.
Почти каждый вечер мы выходили на открытую палубу и любовались на закат Юпитера. Разумеется, вечер был бортовой, закат обеспечивался корпусом "Челленджера", да и "выходили" мы весьма своеобразно, зато уж Юпитер и звезды были просто великолепны. Но им не хватало разнообразия. Уж не знаю, о чем в такие минуты думал Бодун, я лично думал именно о разнообразии. Мне его явно не хватало, но у меня впереди маячила хоть какая-то перспектива сменить обстановку. А у Бодуна и его компании впереди было одно только бесконечное однообразие при полном отсутствие видимой космологической перспективы и какого либо горизонта событий.
Я поделился своей мыслью. Сергей хмыкнул и, подумав, сказал, что есть по крайней мере один способ борьбы с отсутствием разнообразия и видимой перспективы: нужно мыслить лозунгами. Например: "Будущее светло и прекрасно!" – это, безусловно, основополагающий. "Мы унесем в наших сердцах светлый образ Матери-Земли к звездам!" – это вспомогательный. В запасе имеются следующие: "Мы первыми твердо встали на путь к звездам, и пройдем его до конца Вселенной!", "Только смелым покоряются моря вакуума!", "Придет время, мы покорим и пространство!", "Твердой поступью по Млечному Пути!", и, наконец: "Даешь Галактику!".
"Все это лирика. – сказал я. – Не приведет ли она вашу компанию к поголовному помешательству?"
"Нет, – возразил он, – все это романтика, а всякая романтика есть базис новых свершений".
Еще Бодун выдвинул такой тезис: когда разнообразие приедается, оно превращается в свою противоположность. А по существу, в одной капле воды ничуть не меньше разнообразия, нежели во всей Вселенной. При одном, разумеется, условии: если там имеется какая-то жизнь. Он, Сергей Бодун, ничуть не хуже капли воды, и в борьбе с помрачением рассудка крепко рассчитывает на свое внутреннее разнообразие, при умеренной поддержке со стороны коллег, разумеется.
Капитан "Челленджера" уже знал меня по эпизоду на Первой лунной. Был он намного старше, выглядел солидно и строго, всегда был одет по форме и в общении держал дистанцию. Как только я прибыл на лайнер, он сразу же дал понять, что именно я теперь старший на борту, подчеркнуто соблюдал субординацию, все радиограммы, адресованные мне, передавал лично, и при входе в мою каюту салютовал приложением руки к козырьку фуражки – я даже не всегда успевал вскакивать. Мне становилось страшно неудобно, а в глазах капитана мелькали какие-то искорки. Мол, знай наших, штафирка! В общем, это был настоящий космический волк. Он был осведомлен о том, что ему предстоит сдать судно на орбите, и гонял экипаж, требуя, чтобы на борту был идеальный порядок. Похоже, он знал также, кому именно сдаст лайнер, и с какой целью, но от разговоров на эту тему вежливо уклонялся.
Спустя четыре недели, когда мы сблизились с кометой и легли в дрейф на согласованной дистанции, капитан зашел ко мне явно чем-то озабоченный. Салютовать он не стал, поскольку был без фуражки, а вместо этого попросил разрешения сесть. Я, в свою очередь, попросил не церемониться, и поинтересовался, что случилось.
"Да вот, понимаешь, какие странные дела, – сказал капитан, переходя на "ты", – обычно каждые десять часов Гиря выходил на связь. А тут молчит уже вторые сутки. Связь у нас устойчивая – чего это он?"
"Не знаю", – сказал я. И ощутил смутное беспокойство.
"Но это бы – ладно, – капитан расстегнул китель и достал из внутреннего кармана две бумажки. – Это бы все – ничего. Но я получил две какие-то странные радиограммы. По-моему, это шифровки. Вашего шифра я не знаю, так что сам разбирайся"
И протянул мне бумажки.
Первая гласила: "Поздравляю продолжай в том же духе дед"
Вторая звучала более определенно: "Привет как дела девочка и мальчик как обещала здорова твоя валя вася".
У меня гора упала с плеч. Огромная каменная гора с пропастями, скалами и осыпями. Эверест.
И тут я впервые увидел улыбку на лице своего капитана.
"Вот то-то же, – проворчал он. – Мы тут с тобой большие начальники, но самые главные начальники – там. Потому что когда нас спишут, понадобятся резервы, а все резервы у них в руках, – и, помолчав, добавил: – У меня, ты знаешь, перед самым рейсом тоже внук родился. Надо ехать, – он так и сказал: "ехать", – смотреть, а тут вся эта канитель. Скоро она кончится?"
"Скоро", – сказал я.
"А ускорить нельзя?"
"Нет, – сказал я. – Таких ЯДУ, чтобы кометы ускорять, еще не придумали".
"Ладно, – сказал капитан поднимаясь. – Деваться некуда – пойду командовать… Гиря предупреждает, что Асеев будет здесь примерно через неделю. Эвакуационный рейдер уже на подходе. Готовься."
Второй неслужебный визит капитана состоялся незадолго до прибытия Асеева. Капитан имел при себе какой-то основательный пакет. Вид у него был несколько смущенный, но строго официальный.
