Знаешь, как говорят, – если хочешь кого-то обвинить в своих неудачах, то обвиняй себя!
– Я – Молли. Молли Эш Кэрролл!
– Вам никогда не снился сон, в реальности которого вы не сомневались? Вы просыпаетесь, а в сознании еще висят обрывки воспоминаний другой действительности. Той, от которой вы должны будете отказаться, приняв то, что считаете приемлемым. Наша реальность – это то, что мы считаем реальным. То, что имеет смысл для нас, и правильность выбора этого ложится сугубо на наше сознание. Мы видим то, что хотим видеть, и не замечаем то, что хотим оставить незамеченным. Тот мир, где мы живем, создаем только мы. Это словно картина, нарисованная нашими предрассудками. У каждого есть своя правда, свои причины, побуждающие к мотивации, восприятие своего социального статуса, свои ассоциации в независимости от того, насколько тривиальными, абсурдными и нелогичными они могут быть.
– Молли! Я – Молли!
– Наше бессознательное, – продолжает доктор Кезард, – состоит из мощных первичных психических образов – врожденных идей или воспоминаний, которые предрасполагают нас воспринимать, переживать и реагировать на события определенным образом, – он делает паузу. Вглядывается в глаза Кауфмана. – Она ищет свою действительность. Ту, к которой привыкла и где происходила интеграция противодействующих сил и тенденций. Где она смогла бы найти реализацию своей психической деятельности, развитие и выражение всех элементов личности. Но ее мозг на основании приобретенных в процессе жизни данных создал для нее альтернативный мир. Она знает, кто она, знает, какова ее роль, но оставшийся приобретенный опыт и восприятие вызывают конфликт на уровне полученной в процессе жизни системы норм, ценностей и этики, принятой в единственно реальном для нее окружении, – доктор передает Кауфману рисунки Кузы. – Мы нашли это рядом с ней. Во внутреннем дворике. Думаю, она понимала, что с ней происходит, и хотела умереть. Истощить себя алкоголем и наркотиками. Она и доктор Гликен. Хотя природу его поступков я так и не смог понять.
– Вылечите их, доктор, – Кауфман смотрит то на Кузу, то на Гликена. – Вылечите их обоих. Найдите лучших врачей. Отправьте в лучшие больницы. Не думайте о деньгах, просто сделайте то, что должны сделать.
– Пожалуйста! – умоляет Куза. – Не оставляй меня здесь.
– Все будет хорошо, – обещает Кауфман.
– Нет! – она кричит, видя, как он уходит. – Я не должна здесь быть!
– Конечно, нет, – доктор Кезард до боли сжимает ее руку. – Никто не должен.
На его лице нет ни улыбки, ни сочувствия. Холодный, безразличный взгляд, такой же, как внутривенная инъекция.
– Я – Молли, – шепчет Куза, погружаясь во мрак, – Молли… Молли… Молли…
Окраины Аваллона. Вдали от стеклянных башен, в окружении яблоневых садов. Недалеко от психиатрической клиники имени Артура и Морганы. На скамейке. Под кроной старого вяза.
– Вот так все было, понимаешь? – говорит Молли.
– Это тебе доктор Кусум обо всем рассказал? – Илия подозрительно вглядывается в ее голубые глаза.
– Почти.
– Что значит «почти»?
– Я сказала ему, кто я такая, и он решил, что я имею право знать. Ведь это и моя жизнь, – Молли улыбается. – Представляешь, я думала, что действительно чего-то стою, а оказалось, что вся моя жизнь была не более чем прихотью свихнувшейся суки.
– Ты не можешь всего знать.
– Могу. Помнишь, я говорила тебе, что вижу иногда странные вещи? – ее худые плечи вздрагивают. – Черт возьми! Я словно прожила еще одну жизнь.
– Не нужно мне было привозить тебя сюда, – Илия заботливо обнимает ее.
– Наоборот, – Молли смотрит куда-то вдаль. – Теперь многое становится ясным, – она снова вздрагивает. – С самого начала у меня не было ни одного шанса. Неважно, что я делала и как. Никому… Понимаешь? Никому не нужны были мои таланты, – еще одна нервная улыбка. – Только мое тело. Только тело…
– Это не так.
– Именно так! – Молли смахивает с плеча его руку. – Чертова планета!
– Молли…
– Ты ведь тоже не веришь мне? Не веришь ни единому слову?
– Я…
– Не веришь… – она снова вглядывается в пустоту. – Знаешь, а ведь ей тоже никто не верил. Кузе. Только Гликен.
– И что с ними стало?
– Думаешь, меня тоже это ждет?
– Ты – не она, Молли.
– Вот как? И что ты знаешь обо мне?
– Я знаю, что ты нравишься Эш.
– А как же центральный парк? Читал, как называли меня в газетах?
– Думаю, это просто способ самовыражения. Твои мрачные фантазии.
– Это не фантазии.
– Но…
– Видишь, теперь я и тебе противна.
– Я просто хотел спросить, зачем тогда ты все это показала?
– Почему бы и нет? С первого дня, как я оказалась здесь, все только и говорили мне о том, что моим работам недостает искренности, – Молли поворачивается, смотрит Илии в глаза. – Но знаешь, что самое забавное? Куза признала их. Оценила. И это для меня почему-то важно. Сейчас важно. Она видела в моих скульптурах не уродство и порок, как написали газеты. А чувства, которые я пережила, пройдя через это. Чувства, которые пережили в эти моменты те, кто был рядом со мной. Хотя, думаю, все это поняли, но побоялись признать. И не говори, что мне стоило попытаться создать что-то другое. Я пробовала. Пробовала, когда ушел Дорин. Пробовала, когда ушел Хак. Как Куза. Помнишь? Закрывшись в мастерской и медленно сходя с ума, создавая вымышленный мир гармонии и покоя, где можно спрятаться от всего этого ужаса. И знаешь, чем это кончилось? Я имею в виду в моем случае? Верно. Не знаешь. Потому что никто даже не взглянул на них. И неважно, сколько дивных стран и счастливых лиц я нарисую. Все это будет ненужным. Выброшенным на свалку времени бездарных творцов. Все, кроме скульптур в центральном парке. И будет это не потому, что они лучше вымысла и иллюзий, которые я создаю. Они останутся благодаря случаю, прихоти сдвинувшейся бабы, решившей воплотить во мне все свои несбывшиеся мечты и надежды. И что самое обидное, без нее я никто. Даже большее никто, чем была до знакомства с ней.
– Это не так.
– Не так? Да что ты знаешь об этом?! – Молли смеется новому другу в лицо. Нервно. Вымученно.
Был ли он в центральном парке до того, как демонтировали ее скульптуры? Видел ли журналы с фотографиями пикантных сцен, сделанные крупным планом? Писал ли все эти письма, с предложением встретиться и провести ночь? Наверное, нет. По крайней мере, она хочет, чтобы было так.
Последняя выставка, которую она пыталась устроить, закончилась предложением группового секса и восторженной речью о культуре порнографии.
Молли сидела за столом, снова и снова подливая себе красное вино, а хозяин галереи не переставал расхваливать ее тело и смелость, с которой она обнажила себя перед миллионом глаз.
– Уверен, вы многому можете нас научить, – говорил он, и Молли видела, как краснеет его жена.
– Так как насчет выставки?
– Ах, выставки! – он нехотя прервался. – Ну, что там у вас?
Молли протянула ему папку с набросками своих фантазий. Чистых и светлых, как безоблачное небо. Наивных и безгрешных, как утренняя роса. Добрых и доверчивых, как голубые глаза младенца.
– Что это? – спросил хозяин галереи. Притворно поджал губы. Улыбнулся. – Это шутка, да?
Молли покачала головой.
– Боюсь, вы теряете хватку! – рассмеялся он.
Его жена снова покраснела. Скорее
