не выдержала. Может, ей мы все уже до такой степени опротивели…
Ленку грызет непонятное чувство вины…
* * *
С утра прошел нежный осенний дождь, и аллеи еще не просохли. Над асфальтом клубится легкая сизая дымка, тонкие серебристые нити плывут в воздухе – перелетные пауки запускают свои монгольфьеры. Ленку ничего не радует.
– Опять все сначала, – вздыхает она. – Гершензон за Гершензоном… опять тащить эту тяжесть… корячиться…
– Ладно, – говорит Августа, – все-таки последняя могила в этом сезоне…
– По крайней мере, с погодой повезло. – Ленка одобрительно оглядывает по-летнему буйную зелень, кое-где сбрызнутую желтым. – Уж лучше тут, на свежем воздухе, чем в институте гнить. А я боялась, мы сегодня не выберемся. Ты же говорила, у тебя студенты…
– А они не пришли, – отвечает Августа.
– Это как? Никто не пришел?
– Никто. Непонятно… один позвонил вчера, что у него желудочное расстройство, у другого бабушка в больницу попала. С ветрянкой, представляешь? Третья вообще… Слушай, а почему у тебя на щеке синяк?
– Потому что я упала, – злобно говорит Ленка. – Чертов троллейбус – занесло на повороте, а я как раз в дверях висела. Вот я и выпала. Хорошо, куча листьев подвернулась. Я в нее и вмылилась.
– Повезло, – замечает Августа.
– Можно и так считать, – неуверенно отвечает Ленка.
Они движутся осторожно, поминутно сверяясь с планом. Наконец Августа решительно останавливается у покореженной ограды.
– Это точно наш Гершензон? – спрашивает Ленка.
– Уверена.
– А может, опять?
– Нет. Этот – наверняка наш. Смотри, как зарос. Этого тоже подстригать придется. Ну ничего…
Августа хозяйским глазом окинула запущенную могилу. Внезапно она напрягается и хватает Ленку за руку:
– Смотри… что это там, под кустом? Приличные ботинки…
– Августа, – тихо говорит Ленка, – это не ботинки. Вернее, ботинки. Но в них – ноги.
– Может, это пьяный?
– Даже если так… но это не пьяный. Августа, умоляю, пошли отсюда!
Они разворачиваются и несутся по дорожке. Кусты у них за спиной шевелятся сами по себе.
– Он нас преследует, – пыхтит Ленка.
– Кто?
– Тот Гершензон.
– Брось, это паранойя.
Наверняка паранойя, думает Ленка, но на обратном пути им не встретилось ни одного человека. Может, они с Августой каким-то образом ухитрились все перепутать и сегодня все-таки суббота? Нет, тогда бы главный вход был закрыт.
– Что, – жалобно говорит она, уже оказавшись за воротами, – ну что мы ему сделали? Мы же убрали его могилу. Между прочим, задаром…
– Лена, – устало говорит Августа, – мне это немножко тошно слушать. Ты, видите ли, паришь на крыльях воображения, а тошнит почему-то меня. Я все-таки математик, не то что некоторые… с литературным уклоном… Логика должна быть.
– Если следовать твоей прямолинейной логике, то у четвероногих должно быть по две жопы, – сердито говорит Ленка.
Но ей тут же делается стыдно – вид у Августы сегодня какой-то особенно измученный.
– Августа, что-нибудь не так?
– Нет, – говорит Августа. – Нет… Ничего…
Она явно мнется, потом все же решается:
– Послушай, а что ты вечером делаешь?
– Вроде ничего, – говорит Ленка.
– Может, зайдешь ко мне? А я тебя чаем напою…
Господи, да что стряслось-то? – думает Ленка. Она же замкнутая до ужаса просто.
На всякий случай она забрасывает пробный камень:
– А альбомы покажешь?
У Августы неодолимая тяга к прекрасному, и квартира у нее забита альбомами с репродукциями. Но показывать она их не очень-то любит, потому что все так и норовят ухватить нежнейшие типографские шедевры грязными руками.
– Покажу, – покорно говорит Августа, и Ленка пугается.
– Ладно, – говорит она, – договорились…
* * *
– Печенье возьми… – Августа пододвигает Ленке вазочку.
– Да я уже… – мнется Ленка.
– Ничего, – говорит Августа, – бери, бери еще…
Господи, думает Ленка, я же сейчас лопну. Она кидает тоскующий взгляд за окно. Море неслышно, но как-то ощутимо дышит за двумя рядами пятиэтажек, гостиницей «Ореанда» и санаторием «Жемчужина Молдавии», за перистой листвой акаций и лапчатой – каштанов, мерцающая осенняя тоска переливается в теплом сумраке…
– Так я пойду? – говорит она.
– Посиди еще немного, – просит Августа. – Я тебе еще Модильяни не показала…
– Да я его как-то…
– Ну, Матисса… кстати, ты не знаешь, говорят, с Лохвицкой какая-то странная история вышла?
– Ну вышла, – неохотно говорит Ленка, перелистывая глянцевые страницы.
– А что там случилось?
– Да так…
Вдруг Августа напряженно подняла голову и расширенными глазами уставилась во мрак за окном.
– Ты что?
– Ничего, – мертвым голосом произнесла Августа.
И тут только Ленка услышала мягкий стук в дверь – старую поцарапанную дверь, рядом с которой торчали проволочки от вырванного с мясом звонка.
– Вот, – тихо сказала Августа, – вот он. Опять.
Так, значит, думает Ленка, прошлой ночью…
Августа вцепилась в Ленкину руку так, что у той побелели пальцы.
– Кто это? – недоумевает Ленка.
– Никто… потому что… этого нет… не может быть… Не открывай!
– Да я и не собираюсь.
Они застыли, молча, не отводя глаз от двери.
Стук прекратился…
– Царапается, – шепчет Ленка.
– О господи! Нет…
Тихие удаляющиеся шаги, молчание.
– Августа, – наконец говорит Ленка, – а что, вчера тоже…
– Не было ничего вчера! – кричит Августа. – Говорю тебе, не было! Ты это… заночуй у меня, ладно?
* * *
– А, привет, – говорит доцент Нарбут. – Чем обязан?
– Я Августу ищу. – Ленка приоткрывает дверь и боком протискивается в щель.
– Августа на занятиях. А ты мне Лотмана обещала.
– Будет тебе Лотман. – Ленка садится на стул с рахитичными ножками. – Я тут подожду, ладно?
– Ладно. – Доцент Нарбут рассеянно складывает бумаги в стопку. – Что, опять могилки перекапывать? Говорят, на американскую клиентуру работаете…
Нарбуту всегда все известно, потому что у него хорошие источники информации. Но никто не знает, какие именно, потому что он своих информаторов не выдает.
– Бывает… – говорит Ленка.
– И как же вы так прислонились? Наверняка та, черненькая, которая с тобой на курсе училась, а потом в Штаты дернула… Небось с ее подачи…
– Если знаете, зачем спрашиваете?
– Так, проверяю одну гипотезу. До чего мы докатились, а? Доцент наук могилки за эмигрантами убирает. Раньше мы были за железным занавесом как за каменной стеной, а теперь – на` тебе, пожалуйста! Любой космополит может тебя на кладбище отправить! Сходи-ка, юноша, – это он уже заглянувшему в дверь унылому студенту, – позови Пшебышинскую.
– А она уже сама сюда идет, – мрачно говорит студент, – занятия отменили.
– Это еще почему?
– Бомбу подложили. Всеобщая эвакуация.
– Бомбу, наверное, второму курсу подложили, – говорит доцент Нарбут, – у них как раз пересдача. Эй, что с тобой?
Вдоль стены тянется ряд портретов – мрачные братья-близнецы в наглухо застегнутых сюртуках, последние в ряду – в пиджаках и при галстуках.
– Кто это, – тихо говорит Ленка, – вон там, пятый слева?
– Это… – приглядывается Нарбут, – да черт его знает, все они на одно лицо. Математики…
– А, это ты, – говорит, влетая в комнату, Августа. Она уже оправилась от вчерашнего потрясения. На ней потрясающий замшевый пиджак и очень элегантная юбка. – Ты слышала про бомбу? Занятия отменили. Пошли в «Пале-рояль», там сейчас музыкальный праздник какой-то. Заодно и кофе попьем. Да что это ты, в самом деле?
Ленка стоит с раскрытым ртом и тычет пальцем в табличку под портретом.
– Гершензон, – говорит она. – Гершензон Моисей Самуилович.
– Самойлович, – поправляет доцент Нарбут.
– Один черт. Августа, говорю тебе, это он…
– Брось! Мало ли в Одессе Гершензонов…
– Даты… даты смотри! Все сходится!
Строгий старик в ермолке укоризненно смотрит на нее.
– Ты что, –
