море, в траве жужжит одинокий шмель.
– Ну и ну! – говорит Августа. – С меня хватит!
– Кто тебя спрашивает? – уныло отвечает Ленка.
Изя мычит и пытается отодрать с лица липкую ленту.
– Не помогай, – говорит Августа, – пусть помолчит…
Изя злобно смотрит на нее и опять мычит.
Ленка наконец разжимает судорожно стиснутую руку.
– Вот он, – говорит она, – гляди. И все ради чего – ради вот этого?
На ее ладони лежит обычный плоский голыш, обкатанный волнами.
– Тьфу!
– Смотри-ка! – замечает Августа. – На нем и вправду что-то написано! Какие-то каракули!
– Это не каракули, – презрительно говорит Изя; он наконец избавился от ленты. – Это буква «тав».
– Ну, – отвечает Августа, – тогда понятно.
– По-моему, – замечает Ленка, – нам нужно сматываться. Мало ли…
Они сползают по обрыву и оказываются в пустой ракушке кафе «Шахразада».
– Пошли ко мне домой, – говорит Августа, – тут недалеко. Залечим раны. Хватит с меня этой восточной экзотики…
* * *
– А без приключений он не может? – спрашивает Августа. – У меня растяжение связок. И синяк на голени. И возможно, еще один, но в недоступном мне для обозрения месте… Нужен ему камень – пусть скажет. Побоище-то зачем было устраивать?
– Да не может он сказать! – в отчаянии говорит Ленка. – Он может только направлять события…
– Куда-то не туда он их направляет… Вот, замочили Зяму…
– Он, что ли, его мочил? Его Али-Баба мочил.
– А навел кто? Гершензон и навел…
– Что значит – навел? Нечего делать из нашего Гершензона какого-то заурядного марвихера… Просто случайность…
– Случайностей, – сурово изрекает Августа, – не бывает.
– Надо же! Кто бы говорил… Послушай, а что, если…
– Ну?
– Да нет… Это ерунда…
– А вдруг не ерунда? Валяй.
– Может, погадать на книге? Знаешь, как духа вызывают? Он же дух все-таки, нет?
– А что, – говорит Августа, – это мысль. А на какой книге?
– На Библии, понятное дело. Библия у тебя есть?
– Есть, – говорит Августа, – Лео Таксиля. «Для верующих и неверующих».
– Тьфу! Настоящая мне нужна…
– Ну нет у меня настоящей… Попер кто-то…
– А может, у малого? Эй, Изя…
Изя выходит из кухни.
– У вас варенье заплесневело, – говорит он. – Но я верхний слой снял… есть можно…
– Тора есть у тебя? С собой?
– Есть, – говорит Изя, – но она задом наперед.
– А, извиняюсь, русский текст?
– Он тоже задом наперед. А вам зачем?
– Гадать будем…
– Ох, если в хедере узнают, чем я тут с вами занимаюсь…
– Не узнают. Давай ее сюда.
Изя роется в рюкзачке и извлекает небольшой черный томик.
– Ты, – говорит Ленка Августе, – называешь два числа: от однозначных до трехзначных. Мы условно считаем их страницей и словом на странице. И смотрим… Он должен нам дать наводку…
– И все-таки это чушь, – ворчит Августа.
– Тебе жалко? Давай…
– Ну, восемь, – неохотно говорит Августа, – одиннадцать…
– «Ворожеи, – мрачно говорит Ленка, – не оставляй в живых…»
– Ты видишь! Это он на нас намекает… На меня непосредственно.
– Тогда я. Возьму грех на душу. Сто тридцать три, пятьдесят восемь… Давай…
– «Знаю я, – говорит Августа, – все мысли и ухищрения, какие вы против меня сплетаете…» Это уже слишком! Он все время угрожает.
– Да ничего мы не сплетаем, – успокаивающе бормочет Ленка в пространство, – мы расплетаем. Вы что, толком сказать не можете – хотите упокоиться? Или нет?
– Ты ему не нравишься, – говорит Августа, – я ему не нравлюсь. Может, ему этот шкет понравится? Изя! Эй, Изя!
– Не хочу, – пятясь, бормочет Изя, – мне страшно…
– Зачем тогда с нами шел? Поздно отступать, дружочек, – зловеще говорит Ленка.
– Изенька, ну что вам стоит… Две цифры…
– У меня живот болит. Я вареньем вашим отравился.
– А вот я сейчас как вызову «скорую»! Как увезут тебя в инфекционку!
– Лучше я в инфекционке полежу. Там хоть спокойно…
– Изенька, ну пожалуйста…
– Пусть контрольную мне напишет, – Изя угрожающе тычет пальцем в сторону Августы, – по информатике…
– Напишет…
– Да ни за что! Это же шантаж!
– Напишешь. Куда денешься.
– Черт с тобой, паршивец! Говори!
– Триста восемьдесят восемь… одиннадцать! – выкрикнул Изя, шмыгая носом.
– «И все тело их, и спина их, и руки их, и крылья их, и колеса кругом были полны очей – все четыре колеса их»!
– Ну и ну! – говорит Августа. – А что это?
– Иезекииль. Бог его знает, что он там в виду имел…
– Нет, Гершензон на что намекает?
– Не знаю… четыре колеса… Что-нибудь передвижное… может, такси? таксопарк?
– А мне кажется, – говорит Августа, – тут все дело в глазах… Клиника Филатова?
– Так я пойду? – спрашивает Изя, тихонько пятясь к двери. – А то мама волнуется.
– Э нет, – спохватывается Ленка, – так дело не пойдет… Завтра с утра встречаемся… будем колеса с глазами искать – он же ясно сказал! Где мы встречаемся, Августа?
– Может… э-э… Мне что-то больше не хочется на остановке…
– У памятника Пушкину? На бульваре?
– Ну, это подойдет. Там проезд закрыт.
– Ты слышал, Изя? У Пушкина, в десять утра.
– Ну нет, – мальчик Изя всем телом налегает на дверь, – это уж без меня. Мне на сольфеджио надо. И вообще…
– Изенька, ну ты же сам видишь… без тебя он не хочет. Мы ему уже вот так… ну хоть разик еще… это же уже безопасно…
– Безопасно! Как же!
– Ты же сам напросился…
– Так это с утра было.
– В лицей, – замогильным голосом говорит Августа, – можешь больше не приходить.
– Да что вы, тетя…
– Какая я тебе тетя, выродок! Я вот прямо сейчас маме твоей позвоню…
– Ладно, ладно, – шмыгает носом Изя. – Не надо маме… Приду я к Пушкину, приду. Только сейчас выпустите.
– Выпусти его, Августа, – говорит Ленка.
Августа молча вынимает ключ из кармана и идет отпирать двери. Ленка воровато открывает книгу, тычет наугад пальцем в строчку и осторожно заглядывает:
«Женщина безрассудная, шумливая, глупая и ничего не знающая».
– Да ладно тебе, – бормочет она, – что ты прицепился, в самом деле… мы же для тебя стараемся…
* * *
– Без Изьки мы не сможем, – говорит Августа. – Он же ясно намекал…
– Дался ему этот паршивец… Долго его еще ждать, кстати?
– Если он не придет… ох, я ему…
– Неужто правда из лицея выгонишь?
– Зачем – выгоню? Сам уйдет…
На бульваре приятный, не раздражающий слух гомон – совокупность плеска голубиных крыльев, возбужденных голосов туристов и лязг дальних портовых кранов. И над всем этим шумит листва, и солнечные пятна пляшут по залитому зеленоватым сумраком асфальту, как тени по морскому дну. Иногда трудно понять – где солнечные пятна, а где желтые опавшие листья.
– Типичный женоненавистник Гершензон этот, – неожиданно говорит Августа. – Все эти его намеки…
– Да просто мы его достали… Лично мы его раздражаем…
– Не скажи… Ага, вот и малый. Со скрипочкой.
Изя приближается к ним, с явной неохотой передвигая ноги.
– Я с уроков сбежал, – укоризненно говорит он.
– Ну и молодец, – непедагогично замечает Августа, – а теперь давай думай…
– Еще и думай… – ноет Изя, – а о чем?
– Насчет колес с глазами. Какие ассоциации они у тебя вызывают?
– Какие еще ассоциации? Полный шиз…
– Наркоманил этот Иезекииль по-черному, – уныло говорит Ленка, – разве нормальному человеку такое в голову придет? Херувимы на колесах…
– Уверена, это какая-то конструкция.
– Космический корабль это, – авторитетно говорит Августа, – космический корабль пришельцев. Я в «Науке и религии» читала.
– Во-первых, это не оно, а птица Гаруда… А во-вторых, нам теперь что, на Байконур ехать?
– Да не наш, а пришельцев…
– Тем хуже. Где мы пришельцев возьмем?
– Музей
