морского флота? – с надеждой предполагает Изя.
– На модельки посмотреть хочешь, – догадывается Августа.
– Мы же все равно не знаем, куда идти. Так какая разница?
– Я там была недавно, – печально говорит Ленка, – приятельница из Москвы приезжала, я ее водила. Нет там колес с глазами…
– Что-то новое, неизвестное науке…
– А кому известное?
Они бредут по бульвару. Изя нервничает и поминутно оглядывается.
– Не боись, – утешает Ленка, – ты за Гершензоном как за каменной стеной…
– Да-а… как же!
– Монетку бросим, – говорит Августа, – если орел – троллейбусный парк, а если решка – клиника Филатова…
– А музей морского флота? – упорствует Изя.
– Если станет на ребро…
– Маловероятно…
– А Совет Девяти – вероятно? А саранча египетская?
– Ну так что? Кидаем?
Августа достает из кошелька монетку и широким жестом подбрасывает ее в воздух. Монетка летит по крутой дуге и, вместо того чтобы упасть обратно в ладонь, падает на землю и откатывается к забору.
– Вот дура неуклюжая, – сокрушается Августа, наклоняясь.
– На ребро, – вопит Изя, – что я говорил!
Августа нагибается, подбирает монетку, но, вместо того чтобы распрямиться, стоит в согнутом положении и таращится на стенку. Рот у нее полуоткрыт.
– Ты что? – беспокоится Ленка. – Радикулит прихватил?
Августа издает какое-то туманное восклицание и тычет в пространство кулаком, в котором зажата монетка.
– Колеса, – тихо говорит Ленка, – с глазами!
Там, на желтой облупленной стене, висит яркая афиша. На фотографии изображена какая-то неопределенная конструкция, ниже черным по белому:
Василь МАКОГОНЕНКО
ЖЕЛЕЗНЫЕ ЛИКИ ВЕКА
выставка работ
Одесский художественный музей
Все дни, кроме понедельника
* * *
– Оно, – говорит Ленка, – точно оно…
– Знаю я этого Макогоненко, – холодно говорит Августа. – Пошел в гору… а ведь бездарность. Эти его метаконструкции – чистейшей воды эпигонство.
– Колеса с глазами уж точно эпигонство. Но нам-то какая разница? Если тебе Иезекииль русским языком сказал…
– Изенька, – говорит Августа, – мы идем на выставку…
– А модельки?
– Ну, после сходим и к моделькам… Сначала – работа. Потом – развлечения.
– Нашли себе работу…
– Изька, – твердо говорит Ленка, – закрой рот…
Небольшой выставочный зал подозрительно переполнен народом: сначала Ленка натыкается на журналиста Нюму Дзержинского со своей женой Белозерской-Члек, потомственной дворянкой в первом поколении; потом – на психоаналитика Кишиневского, окруженного кольцом бледных одухотворенных пациенток…
– А ты знаешь, – говорит она удивленно, – похоже, мы попали на самую презентацию.
– Ох, – Августа смущенно пятится к выходу, – неудобно.
– Брось, мы ведь не халявщики. У нас миссия.
– Да, но…
Изя пытается смыться, но Ленка крепко держит его за локоть.
Августа вдруг охает:
– Гляди! Гляди!
В дверях появляется поэт Добролюбов под руку с Генриеттой. Она в новой блузке – точная копия той, что на Августе, в воздушной полупрозрачной шляпке… На них все оборачиваются. Поэт Добролюбов гордо поглядывает по сторонам…
– Ну Гершензон, – очумело бормочет Ленка, – ну дает!
– Держит марку, – уныло говорит Августа.
– Дамы! – восклицает доцент Нарбут, пробиваясь к ним сквозь толпу. – И вы тут?
В руке у него бокал с шампанским. Ленка делает неуверенное движение по направлению к угловому столику, но Нарбут останавливает ее:
– Не торопись, уже все расхватали.
– Юра! – удивляется Августа. – Какими судьбами?
– Да вот зашел… А кто этот юноша?
– Это мой племянник, Изя.
– Не знал, что у тебя племянник… Слышали новости? Зяму-то вчера замочили… средь бела дня… Говорят, люди Али-Бабы…
– Надо же! – удивляется Августа.
Интересно, думает Ленка, а вдруг киоски и впрямь перекрасят?
– Понравилась выставка? – благожелательно спрашивает Нарбут.
– Да мы еще не смотрели. – Ленка озирается вокруг, но из-за обилия народа собственно выставку разглядеть почти невозможно.
– Ну, тогда пардон… Не буду мешать. – И Нарбут исчезает в толпе.
– Вот, – говорит Августа, раскрывая проспект, – «работы молодого скульптора отличаются тонким лиризмом и экспрессией. Им свойственно смелое соединение традиционной пластики и нетрадиционных материалов».
– То есть? – спрашивает Ленка.
– Ну вот, – Августа кивает в сторону дрейфующей группы с психоаналитиком Кишиневским в качестве организующего элемента, – видишь, там в углу – куча песка, а из нее торчит целлюлоидная рука. Ну, куклу он закопал…
– Подумаешь…
– «Последний призыв» называется.
– Не годится. Нам камни нужны.
– Вон там, – говорит юркий Изя, ныряя за спины собравшихся.
– Вот она… гвоздь программы.
Они боком протискиваются сквозь толпу и оказываются перед огромной непонятной конструкцией, похожей на сцепившиеся в экстазе велосипеды: над четырьмя ржавыми ободьями с намалеванными белой краской глазами возвышаются мрачные фигуры с торчащими наружу ребрами и чудовищными масками вместо лиц.
– Лицо львиное, – комментирует Изя, восхищенно огибая конструкцию, – лицо орлиное… лицо человечье… Как вы думаете, тетя Августа, вот этот – херувим?
– С такой-то будкой? – сомневается Августа.
Скульптура водружена на груду плоских камней.
– Который? – деловито спрашивает Ленка.
– А почему ты думаешь, что тут должен быть только один? Может, тут все они…
– Не ищи простых путей. Точно – один. Но который?
– Вон тот, – уверенно говорит Изя, – видите, на нем буква «шин»?
– Сейчас я его…
– Господи, что люди-то подумают, – стонет Августа, – мы же как вандалы какие-то…
– Не боись. Зато это безопасно. Никакой тебе мочиловки, никакой мафии – ну подумает кто-то, что мы слегка не в себе. А мы скажем, это такая акция – обычное дело на таких вот сборищах… отколупнем камень, и порядок…
Ленка пытается выдернуть камень из конструкции, но он закреплен на редкость надежно.
– Ну как вам понравилась скульптура? – раздается доброжелательный голос.
Ленка торопливо прячет руку за спину.
К ним подходит художник Макогоненко с початой бутылкой коньяка. За ним, влекомый неодолимым порывом, следует молодой корреспондент Сахаревич из «Южной мысли» с пустой рюмкой в руке.
– Очень экспрессивная композиция, – деловито говорит Августа, – и материал оригинально скомпонован. Скажите, а что символизируют эти камни?
– Канувшую цивилизацию, – уверенно говорит Макогоненко, – мечту о золотом веке, рухнувшую под напором хтонической материи… Я взял их с еврейского кладбища. По-моему, символично.
– А то! – говорит корреспондент Сахаревич, рассеянно постукивая рюмкой о бутылку.
– «Железные лики века» называется, – продолжает пояснять скульптор. – Буквально вчера последнюю планку припаял.
– Это интерпретация видений Иезекииля? – любезничает Августа.
– Чего? Нет, это мое…
– Ну… – Августа в затруднении переводит глаза на скульптуру. – А… скажите пожалуйста, это мобиль?
– Мобиль? Я не делаю мобилей. Впрочем, это мысль…
– Не мобиль? А что там тогда тикает?
В наступившей внезапно тишине слышны отчетливые щелчки часового механизма.
– Бомба! – орет журналист Сахаревич. – Мужики, там, в этой хреновине, бомба…
Присутствующие с нездешней скоростью устремляются к выходу, сталкиваясь и застревая в дверях.
Поэт Добролюбов, мужественно сдерживая напор, спасает перепуганную Генриетту.
– А мы-то… – в ужасе бормочет Ленка, блуждая меж скульптурами и натыкаясь спиной на постаменты, – мы-то…
– Скорее! – кричит Августа. – Бежим! Спасаем ребенка! Где этот чертов ребенок?
– Да он давно уже смылся. – Ленка выбирается на открытое пространство. Августа изо всех сил толкает ее к двери, но Ленка упирается… – Да, но камень…
– Плевать на камень!
Доцент Нарбут, застряв в последних рядах отступления, отчаянно машет рукой.
– Дамы! – кричит он. – Вы что, под шумок музей решили ограбить?
С улицы доносится вой сирены. Вдоль ограды выстраиваются черные машины, из них выскакивают люди, рассыпаясь цепью по периметру здания.
– Всем отойти на безопасное расстояние! – доносится чей-то голос, усиленный рупором.
– Это завистники, – кричит встрепанный Василь Макогоненко, прижимая к груди какую-то причудливую конструкцию, – пацюки-конкуренты!..
– Нет, – задумчиво говорит Изя; он с неменьшей нежностью обнимает футляр от скрипки, – это радикальное крыло УНА УНСО… или нет… это Совет Девяти… или…
– Уберите этого
