тебя права? Никаких! Кому поверят? Мне поверят. Я преподаватель, солидная женщина. А ты кто? Ты ведь ребенок… почти не человек…
– Я на вас в суд подам, – всхлипывает Изя.
– Пойди-пойди. Пожалуйся своему адвокату.
– Ну что вам опять нужно? – сдается Изя.
– Черт его знает… Он на тебя глаз положил. Куда ты – туда и мы.
– На рынок я еду. Понятно? Мама послала. У меня бар-мицва завтра.
– Поздравляю, – кисло говорит Ленка.
– Чего у него? – пугается Августа.
– В возраст он вступает. Праздник такой.
– Нашли что праздновать. – Августа мрачна до невозможности. – Плакать надо. Я бы на месте его родственников удавилась бы от горя. Ты на него посмотри: трусливый, слабый, мелкий… шибздик!
– Сама ты…
– Вы что, – удивляется Ленка, – с ума сошли?
– А чего она…
– Ладно. Забыли. Одним словом, ты на рынок – мы на рынок. Слияние трех сердец…
– Мы же тебе не помешаем, – умоляет Августа, – мы же тебе сумки понесем…
– А… тогда ничего, – Изя сменяет гнев на милость, – тогда ладно.
– Ах ты, – шипит Августа, – мелкий, корыстный…
Ленка пинает ее локтем в бок, и та замолкает.
На рынке Ленка хватает Изю за шиворот – иначе он, не прилагая особых усилий, потерялся бы в людском водовороте. Августа идет впереди, прокладывая дорогу локтями.
– Куда? – деловито спрашивает она, не оборачиваясь.
– Синенькие мне нужны, – говорит Изя, – баклажанчики синенькие, икру делать… потом рыба.
– Стоп! – говорит Ленка, одергивая Изю на себя.
– Ну чего?
– Рыба. Точно. «И повелел Господь большому киту поглотить Иону. И был Иона во чреве кита три дня и три ночи…»
– Ты что, Ленчик, свихнулась? Какая это рыба? Это был кит. Кит его проглотил. Ну откуда тут киты?
– Между прочим, имеются разночтения. Кит-то человека ну никак проглотить не может. Он вообще не глотает. Он фильтрует.
– Тогда кашалот. Хотя о чем мы вообще спорим? Можно подумать, тут есть кашалоты…
– Нет, – говорит Ленка, – точно рыба. Проглотила она этот камень, он на это вчера и намекал. Потому что имеются исторические параллели – помнишь, Гиппократов перстень.
– Поликратов.
– Ну, того мужика, который бросил его в море. А потом подали ему на стол рыбу, почему-то нечищеную.
– В том-то и дело, – качает головой Августа, – в том-то и дело. Принципиально неверный подход, потому что рыбу, милая моя, чистят дома. На Привозе ее только покупают.
– Ага, – говорит Ленка, – как же!
Она на миг выпускает Изин ворот, чтобы ткнуть пальцем в направлении жестяной вывески с указателем:
НОВАЯ УСЛУГА:
чистка и потрошение всякой рыбы.
Быстро и недорого
* * *
– Так я куплю? – ноет Изя.
– Стой!
Они застыли у прилавка, жадно следя за каждым движением великолепного, блестящего ножа резника. Рядом с ними растет куча перламутровых и багряных потрохов, над которыми в изобилии вьются тяжелые зеленые мухи. Августа отмахивается от мух газетой.
– Женщины, – говорит резник, – я вас умоляю. Идите отсюда. Вы же мне клиентов отпугиваете.
– А мы что, – защищается Ленка, – мы ничего…
– Мы просто так стоим, – подхватывает Августа.
– Тетя Августа, отпустите. Не надо мне рыбы.
– Надо, – говорит Ленка.
– Тогда купите, и пойдем отсюда. Я домой хочу.
– Стой, тебе говорят! Ну что там? – оборачивается она к Августе, брезгливо копающейся в потрохах.
– Пока ничего.
– Ну что вам нужно? – умоляет резник. – Рыба вам нужна? Так возьмите рыбу. Даром отдам. Только уходите.
– Не бери, – говорит Ленка Августе, которая смотрит на узкие, плоские, круглые, черные, зеленые, серебристые тела с каким-то задумчивым, глубоководным интересом.
– Коту есть нечего, – виновато поясняет Августа.
– Я твоему коту «Вискас» куплю. Стой, не дергайся.
– Приличная же с виду женщина, а в требухе два часа подряд роется…
– Дяденька, – неожиданно возникает Изя, – я возьму. Вон ту, здоровую.
– Ребенка бы пожалели, – укоризненно говорит резник, – лица на нем нет. Бери, мальчик, бери. Даром бери.
– Убью мерзавца, – устало говорит Августа.
– Меня мама и так убьет, если я без рыбы приду, – безразлично замечает Изя. – Из чего она будет фиш фаршированный делать? Из меня, что ли?
– Такое творится, а ты… – укоряет Августа, – нашел когда эту свою бар-мицву устраивать.
– А я что, виноват? Она меня родила, а теперь хочет, чтобы все как у людей было.
– На! – кричит резник, широким жестом кидая на мокрый, серебряный от чешуи прилавок здоровенную кефаль. – На, ирод! Только убирайся отсюда!
– Пусть почистит, – шмыгает носом Изя, – мама не так орать будет. А то придется ей, на ночь глядя…
– Сейчас я тебе!
Резник взмахивает ножом. Изя пятится назад, но нож, образовав в воздухе сверкающую дугу, уже врезается в белое рыбье брюхо. На Ленку летит чешуя, фонтан икры и один большой мокрый камень.
– Господи! – говорит Ленка.
Камень откатывается под прилавок.
– Он? – Августа пытается нырнуть под прилавок, но резник, расставив руки, загораживает дорогу:
– Куда? Куда лезешь?
– Августа, погоди…
– Да убери ты от меня эту бабу! – кричит резник Ленке, ошибочно принимая ее за более нормальную.
– Дайте ей камень забрать, она уйдет, вашей мамой клянусь!
– Ты мою маму не трогай!
– Изька!!!
Резник неожиданно замолкает. Лицо его заливает мертвенная бледность, и оно делается подозрительно похоже на рыбье брюхо. Щель рта открывается и закрывается – совершенно беззвучно.
– О господи! – бормочет Ленка. – Августа!
– Чего? – хрипит Августа из-под прилавка.
– Нашла камень?
– Нет еще. Сейчас…
– Скорее…
Августа изворачивается, и камень выкатывается из-под прилавка, сверкая налипшей рыбьей чешуей.
– Изька, хватай!
Изя хватает камень и тоже застывает, уставив бессмысленный взор в пространство.
– Мамочка, – наконец выговаривает резник, – что это?..
Между лотками движется темный силуэт. Он еще далеко, но даже отсюда видно, какой он огромный. Неуклюжее, громоздкое создание слепо тычется по овощному ряду, натыкаясь на грузовики с оптовым товаром, переворачивая хрупкие прилавки, путаясь в парусине тентов, постепенно приближаясь к рыбному ряду. Каждый его шаг сопровождается глухим чавкающим звуком, словно земля не хочет отпускать свое порождение.
– Августа! Скорее!
– Дамы, – с трудом выговаривает резник, – по-моему, это за вами.
– Господи, – Августа наконец выпрямляется, потирая поясницу, – что это?
– Голем! – соображает Ленка. – Кто-то напустил на нас голема.
– Этот твой… Гершензон! Кому бы еще?
– На хрен сдался Гершензону голем? Он и так может! Это кто-то другой…
– Чертов кузен! Рабби Барух!
– Вот те раз! – говорит Изя.
Раскрыв рот и сжимая в кулаке камень, он медленно пятится в сторону трамвайной колеи.
Их сметает людской прилив. Торговки из овощного ряда в заляпанных зеленью халатах, мясники в окровавленных передниках, пестрые цыгане, солидные дамы в турецких облегающих кофточках, нищие, побросавшие костыли, – все несутся от молчаливого создания, натыкаясь друг на друга…
– Он передумал, – верещит на бегу Ленка, – он не устоял! Оживил это чертово чучело – теперь подгребет под себя наши камни. Мы их ему сами на блюдечке поднесем. Кто же такое выдержит?
Голем медленно поворачивает темное безглазое лицо.
– Он нас ищет! – визжит Августа. – Нюхом чует!
– Хрен его знает, чем он чует. Бежим!
Они выскакивают на мостовую и отчаянно машут руками, но обезумевшие машины проносятся мимо, обдавая их потоками бензина и теплого воздуха.
– Сюда, – подпрыгивая, кричит с противоположной стороны улицы Изя, – сюда! Тут проходной двор! Сюда!
Зачем-то пригнувшись, они кидаются через дорогу. Тормоза отчаянно визжат, где-то слышен глухой звук удара.
Подъезд воняет кошками, они пролетают его насквозь, выныривая во двор. Какая-то женщина, лениво развешивавшая белье на галерее, в ужасе роняет
