Ознакомительная версия.
— И далеко от того места… места остановки… до вершины?
Маран ненадолго задумался.
— Да полгоры, наверно. Или чуть меньше. Однако… Самая сложная часть пути, если можно так выразиться. Как в настоящих горах, я думаю, там ведь тоже, чем выше поднимаешься, тем труднее продвигаться дальше.
Дан ничего не сказал, но его взгляд был, наверно, настолько красноречив, что Маран нахмурился.
— Послушай, Дан… Нет, это невероятно! — Он покачал головой, потом посмотрел на Дана своим пристальным взглядом и буркнул: — Конечно. Я и удивился, как можно вести с женщиной подобные разговоры за чашкой кофе. — Он помолчал немного и неожиданно сказал: — Не делай этого больше.
— Почему? — спросил Дан.
— Так. Поверь мне. Не делай.
— Но почему?
— Дан, я когда-нибудь давал тебе плохие советы?
— Нет. Но я хотел бы знать… Может, я как-то задел твои чувства?
— Мои? — удивился Маран. — Какие такие чувства? Нет, дело не во мне.
— А в ком? Объяснись. Когда-то ты мне сам предлагал. Не помнишь?
— Помню. Предлагал, да. Но это было давно. Я тогда плохо себе представлял…
— Что?
— Дан! Я тебя просто прошу. Не надо… И ведь во всем виноват я. Вот беда! Как я теперь буду Нике в глаза глядеть?
— Так же, как я — Наи, — отпарировал Дан.
Маран откинулся на спинку стула и сказал чуть насмешливо:
— Смотри, как бы обратного не произошло.
— То есть?
— Как бы тебе не пришлось смотреть в глаза Нике так, как мне — Наи.
— Что ты имеешь в виду?
Маран встал и прошелся по комнате, заложив руки в карманы, видимо, решая, говорить или нет. Наконец остановился и повернулся к Дану.
— Так ведь она узнала.
— Наи?! Откуда? Кто-то сказал? Но кто? Не Артур же, в самом деле!
— Почему Артур? — спросил Маран. — Ты намекаешь на его слегка романтическое отношение к Наи?
Дан удивился. Правда, Патрик нередко поддразнивал Артура, но никогда не делал этого в присутствии Марана. Хотя почему бы Марану самому не заметить того, что заметил Патрик…
— Нет, Дан. Во-первых, это бесполезно, во-вторых, это вообще другой случай, он просто любуется ею и, наоборот, никогда не позволит себе ее огорчить, наконец в третьих, он порядочный человек, а не доносчик… собственно, с этого надо было начать… Нет, это не Артур. И вообще никто. Она почувствовала, понимаешь? Теоретически я знал, что такое возможно, потому и дергался, там, на Эдуре, однако на практике…
— Но ты не проговорился?
— Нет! Я не мог проговориться. Начать с того, что мне было просто не до разговоров. И потом, стоило мне ее увидеть, как все вылетело у меня из головы. Я забыл. Забыл! И не вспоминал до…
— До?
— Я открыл глаза и увидел, что ее рядом нет. Уже то, что она проснулась раньше меня, было удивительно. Да просто невозможно. Что-то не так, понял я, сразу вскочил, гляжу, ее нигде нет, только светает, куда, как, перепугался, потому что стал догадываться… Потом сообразил осмотреться, как следует. Обнаружил ее в большом кресле в углу. У вас в комнате тоже есть такие, с высокой спинкой. Она сидела в самом дальнем, ее не было видно, маленькая, подобрала под себя ноги, съежилась. Подхожу, вижу, она сидит, дрожит в своем тоненьком халатике, ночь попалась прохладная, окна открыты, хотя, конечно, она дрожала не только от холода… Словом, сидит и… Что делает, как ты думаешь?
— Плачет.
— Нет. Пьет коньяк.
Дан засмеялся.
— Может, это и смешно, — слабо улыбнулся Маран, — но тогда, когда я хотел ее обнять, а она сказала: «Не прикасайся ко мне», а потом добавила: «Я этого не вынесу, я уйду от тебя», мне вовсе не было весело.
— Даже уйду?
— Да. «Что с тобой случилось?» — спросил я лицемерно, и она сказала: «Ты собираешься лгать? Не унижай себя ложью». И я понял, что все висит на волоске. Одно слово может погубить то чудо, в возможность которого я никогда не верил, но, как понял, встретив Наи, подсознательно ждал всю жизнь.
— И что ты сделал?
— Что я мог сделать, Дан? Рассказал все.
— И она?
— Она молча выслушала, потом еще сидела, думала. И произнесла почти ту фразу, которую я вставил в ее портрет — помнишь, у кариссы? Выходит, сказала она, ты должен изменять либо мне, либо себе? Я буду изменять себе, взмолился я, только прости меня, и пойдем в постель, пока ты не совсем замерзла… Она промолчала, но позволила мне взять ее на руки и отнести в постель, а потом… позже… сказала: «Я не хочу, чтоб ты изменял себе. Если опять попадешь в положение, когда деваться некуда, лучше уж измени мне»… Давай спать, Дан. У меня с утра куча дел.
И вновь Маран стоял перед камерами на ступенях Большого дворца Расти. На этот раз не один, рядом с ним стоял Поэт, дальше Венита, Дина Расти, Дае и еще люди, человек двадцать, только Дана среди них не было. Дан устроился внизу, с телевизионщиками, на нагрудном кармане его рубашки поблескивала камера с открытом зрачком. Сегодня он был зрителем, если угодно, репортером. Конечно, он мог смело подняться наверх и стать рядом с Мараном, и никому не пришло бы в голову спросить, почему он среди них, но Дан подниматься не стал, потому что это был их день, день бакнов, а если совсем уж точно, то день Марана… Хотя нет, поправил он себя, это несправедливо по отношению к Поэту или Миту, да и другим… И все же, признал он, подумав, это день Марана.
Сегодня Маран был бакном. Он надел бакнианскую рубашку, белую, с широкими рукавами и отложным воротником, и расширявшиеся книзу бакнианские брюки, и хотя Дан уже два года не видел его в местной одежде, теперь ему казалось, что Маран никогда не носил ничего другого, он совершенно естественно снова выглядел своим среди своих. Так и должно быть, подумал Дан, ведь сегодня их день, день бакнов. И все же это был день Марана, и Маран это знал, потому и, когда пробило полдень, шагнул к камерам и вошел в кадр, заслонив всех остальных.
Минуту он молчал, словно разглядывал слушателей, потом заговорил.
— В юности, — сказал он, — я был любознателен и пытлив, стремился постигнуть строй мироздания и причины вещей. Я перечитал всех наших древних философов — Абату, Кортена, Налеса и прочих. Налес, как вы знаете или не знаете, поскольку он был под запретом во времена Лиги и не в чести при империи, жил в эпоху Большого Передела, когда всколыхнулся весь континент, велось множество войн, и одни народы обвиняли другие в скверне. Налес сказал: нет дурных народов, есть дурные правители. Я часто вспоминал это изречение, особенно, в те минуты, когда мой народ вел себя, как мне казалось, неподобающе: возносил хвалу Изию, стыдливо отворачивался от невинно убиваемых и восторгался глубинным оружием. Но позднее я понял, что изречение неверно. Нет дурных правителей, есть дурные законы.
Ознакомительная версия.
