уж он явно растерялся. Потом пояснил:
– Я думал, вы в «Човен» идете. Вон в ту галерею.
Я вспомнил, что проходил мимо – дверь под нависающим козырьком, стенка размалевана причудливыми узорами… Галерея находилась за углом, но даже отсюда было видно, что одинокое окошко все еще отбрасывает на булыжник мостовой пятно теплого света.
– Чего мне там делать?
– Наверное, ничего, – вздохнул мажор. – Тогда… не проводите меня? В порядке одолжения?
Ребятишки вполне могли разбежаться не очень далеко, подумалось мне.
Я вздохнул:
– Ладно. Только учти: если там есть телефон, ты вызовешь такси. При мне. К подъезду.
Он покорно ответил:
– Договорились.
Двери в галерею были заперты, но сверху свисал шнурок – видимо, от этакого богемного колокольчика. Я подергал, и, действительно, где-то в глубине двухэтажного домика раздался мелодичный звон. Я прислонился к сыроватой штукатурке, с которой на меня таращились совершенно нечеловеческие рожи, и стал ждать. Мажор тоже топтался на крыльце, стараясь держаться от меня на расстоянии. Брезгует… И какого черта они все время лезут в наши дела – если испытывают к нам почти непреодолимое физическое отвращение, вот что интересно… Тут он увидел, что я за ним наблюдаю, и слегка придвинулся, – видно, неловко стало. Вид у него при этом был несколько напряженный. Господи, подумал я, мало мне Кима с его котом, так еще и этот на мою голову.
Себастиан ни с того ни с сего сказал:
– А я брал уроки живописи. У Горбунова.
Я так и подумал, что малый с претензией. Но из вежливости спросил:
– И как?
– Он сказал, у меня верный глаз, – уныло ответил Себастиан.
– И твердая рука?
Он вздохнул:
– Да, он так и сказал.
В последнее время их молодежь просто помешалась на этой чертовой политкорректности – знай, твердят то «вы ничем не хуже нас», то «мы ничем не хуже вас» и рвутся в области, к которым у них сроду никаких способностей не было, – вроде той же живописи. Видел я такую мазню – похоже на заключенную в рамочку иллюстрацию из учебника по начертательной геометрии.
В коридоре раздались шаги.
Себастиан сказал:
– Колер мне не дается.
Даже это, подумал я, не причина, чтобы по темноте посещать галерею в Нижнем Городе. Может, он за дурью сюда таскается? А вся эта живопись так, для отвода глаз? Да нет, не похоже… Парень вроде приличный…
Но на всякий случай я спросил:
– Знаешь такого Шевчука?
– Адама? – обрадовался он. – А как же! Он заходит сюда… иногда… Такой человек… А вы откуда его знаете?
– Так, учились вместе…
Дверь приоткрылась; если мужик, который осторожно выглянул в щелку, и был владельцем галереи, то для художника он выглядел слишком нормальным – не то что этот придворный шут Горбунов. Из чего я заключил, что он, скорее всего, и впрямь неплохой живописец.
Он поглядел на томящегося на пороге Себастиана и открыл дверь пошире.
– Проходи, малый, – сказал он, – все уже ждут. А это кто?
Мажор явно был ему знаком, а вот на меня он косился с подозрением.
– Это со мной, – повторил Себастиан волшебную фразу.
– Бучко, – сказал художник, – Игорь Бучко. Я вроде как хозяин этого борделя. А вы кто?
Я представился.
– Сотрудник Технологического центра, – дополнил Себастиан.
– Да ну? – равнодушно произнес Бучко. – Ну проходите…
Нижний этаж, в сущности представлявший собой один выставочный зал, тонул в полутьме. Полотна на стенах слабо мерцали пурпуром, золотом и глубокой синевой – я остановился, приглядываясь.
– Вон та – моя, – сказал Бучко, – слева, внизу.
На полумесяце сидел мажор и болтал ногой. Перекрещенные крылья отбрасывали на очень условное лицо серебристый отблеск. Я сказал:
– Я бы повесил такую у себя дома.
– Это не критерий, – почему-то вдруг обиделся Себастиан.
– Напротив, – возразил Бучко, – это, пожалуй, единственный критерий.
Лестница была крутой и такой узкой, что Себастиану пришлось поднять крылья над головой, чтобы не цепляться за перила.
Бучко шел последним. Я обернулся и тихонько спросил:
– Зачем он вам?
– Как же без них, парень, – неопределенно ответил Бучко, – как же без них?
Я пожал плечами.
– Мажоры – они как бабы, – тем временем продолжал тот, – с ними нельзя и без них нельзя. Верно?
– Насчет баб верно, – согласился я.
Дверь в комнату на втором этаже – это ее окно светилось – была открыта, оттуда доносились приглушенные голоса.
Обычное сборище, все сгрудились у стола, накрытого с безалаберным размахом, типичным для сугубо мужской компании: красное вино разлито по граненым стаканам явно из стоящей на почетном месте пластиковой канистры, горы зелени, щедрые ломти брынзы и круги кровяной домашней колбасы – кто-то, завидев Себастиана, поспешно прикрыл ее газетой.
– Уж очень он нежный, – пояснил за моей спиной Бучко.
Я понял, что хочу есть.
– Кого это ты привел, приятель? – спросил кто-то, обращаясь не то к Бучко, не то к Себастиану.
Ответил Бучко:
– Из Верхнего Города. С Себастианом он.
– Милости просим, Лесь, – сказал человек, скрытый канистрой, и я понял, что это Шевчук.
* * *
Я сел за стол – рядом с каким-то мрачным худощавым типом. Бучко за моей спиной тихонько сказал:
– Поэт-авангардист.
А Шевчук добавил в полный голос:
– На мясокомбинате работает. На разделке туш…
Печальна участь непризнанного поэта. Забавно: мажоры на каждом углу вопят, что поощряют искусство, – и впрямь ведь поощряют. Беда в том, что они консервативны до ужаса… Им нравится, чтобы понятно было… складно… и желательно с моралью.
– Доходили до меня слухи, – тем временем говорил Шевчук, – доходили. Ты вроде неплохо устроился – там, наверху.
– Терпимо, – ответил я, – ничего особенного.
– Научник?
– Да.
– А я, вот видишь… – Шевчук покрутил головой, – на станции очистки. И еще в поликлинике местной… подрабатываю.
– Угощайся. – Бучко явно был тут за хозяина. – Тут все базарное. Вина налить?
– Валяй.
Черт бы побрал Кима с его котом. Я чувствовал себя полным идиотом. Но на всякий случай сказал:
– У тебя ж изо всех нас самая светлая голова была…
– Индекс толерантности, – угрюмо ответил Шевчук, – их штуки… так оно и пошло. Ты-то всегда был соглашателем…
– Брось. – Под его мрачным взглядом я чувствовал себя неловко; а поэт-мясоруб покосился в мою сторону и презрительно хмыкнул. – У тебя выходит, что девяносто процентов человеческой популяции – коллаборационисты. Если тебе уж так не нравятся мажоры…
– Я ничего не имею против мажоров. – Шевчук ткнул пальцем в сторону Себастиана. – Вот он – мажор. Мне другое не нравится. Кто дал им право…
Пошло-поехало…
Я давно уже не имел дела с людьми с низким ИТ, отвык как-то. Если верить пропаганде – кто ж ей, правда, верит? – у них с головой не все в порядке. Асоциальные типы, ригидная психика, сверхценные идеи, то-се… Сначала их даже пытались лечить, но американцы шум подняли, кое-что просочилось в прессу, пришлось прекратить эту практику. Говорят, кое-кто из мажорской верхушки тоже был против… Я и сам, помню, возмущался. Но из-за чего тогда Шевчука опустили… какая-то темная была история.
Я отпил вина – кисловатое… явно домашнего изготовления.
– Какое там право, Адась? Исторически так сложилось…
– Сложилось… подавили они нас, с самого начала подавили. Теперь несут эту бодягу, что, мол, человечество к технике не способно,
