приказали создать имитацию жилища: он тщательно воссоздал форму, не понимая сути.
Взгляд зацепился за странную картонную папку, лежащую на одной из полок:
– А это что такое?
– Ты о чём? – Полианна оглянулась через плечо. – А… Это книга. Будь осторожнее.
– Книга?! – я нервно отдёрнул руку. – Книги вне Библиотеки запрещены!
– И что теперь? Вызовешь кланков? Лучше полистай её сам. Только осторожнее, повторяю.
Покрывшись холодным потом, я приподнял запрещённый предмет и прочитал вслух слова на обложке:
– Первая книга о животных… Первая? Это самая первая книга человечества?!
– Очень смешно, Джоз, – недовольно ответила Полианна; но потом со смешком добавила: – Наверное, тут имеется в виду, что эту книгу о животных ребёнок получает в подарок первой. Получал когда-то там, наверху.
Животные… Почти забытое слово. Я с любопытством раскрыл книгу и принялся листать страницы, хрупкие, словно высушенные листья водорослей.
Простые и яркие цветные рисунки; странные и удивительные образы – какие-то милые, какие-то страшные. Крупные буквы под ними складывались в смутно знакомые слова. Какие-то из этих слов мы изучали в детстве. Но большинство я видел в первый раз.
Рисунок на одной из страниц поразил меня своей уродливостью: две искажённые мохнатые фигуры, отдалённо похожие на человеческие, сидели на земле и скалились огромными клыками. Я с трудом прочитал подпись:
– П… П-павиани… Ну спасибо, Бридж.
– У Вас ещё будет время ознакомиться с моей личной библиотекой, господин чиновник.
Полианна повернулась ко мне и поставила на прикроватный столик две странные чашки – ровные цилиндрики без ручек из тонкого прозрачного стекла. Я вернул книгу на место, взял одну из чашек и пригляделся. На её боку почему-то была нарисована вертикальная шкала с пометками-числами.
Позади шкалы, в прозрачном водорослевом чае медленно вращался серебристо-чёрный вихрь. Омерзительно живой, он отказывался опадать на дно чашки, подёргиваясь и цепляясь за стеклянные стенки.
Я аккуратно поставил чашку обратно на столик, пытаясь не содрогнуться слишком сильно.
– Ты меня отравить решила?
– Джоз, это просто сома.
– Я знаю, что это, у меня этой дряни две бутылки под кроватью валяется.
– Это ты так похвастался? – Полианна уселась на кровать рядом со мной, сжимая свою чашку в руках. – Если ты знаешь, что это, то в чём проблема?
– Ну… Моя сома… Не принадлежит мне. Я эту гадость не пью.
Полианна повернулась ко мне. Невозможно прозрачная голубизна её глаз смущала, притягивала и в то же время отталкивала своей странностью, своей неуместностью в зелёном полумраке Города. Как будто два осколка Чистого Неба.
– Джоз… – начала она, сначала неуверенно, но с каждым словом её решимость словно росла. – Мы можем выпить это. И поговорим без лжи, без смущения или страха, открыто до самого конца. Или мы можем выпить чаю, поговорить о погоде, о жизни и смерти, и ты пойдёшь домой, но следующую записку в парке ждать не будет уже никто.
– Но я уже говорю с тобой без лжи. Надеюсь, ты это заметила.
– Да, я заметила! Спасибо тебе за это. Но можешь ли ты быть уверен, что я тоже говорю правду? В чашке единственный способ быть уверенным в этом.
Я замер, поражённый неотразимой логикой такого довода. Какой невыносимый соблазн, какие жестокие условия! Полианна может сказать мне всё, что она думает; всё, что она чувствует на самом деле… Но только в том случае, если я скажу то же самое.
– Выпьешь ты, и выпью я, – негромко проговорила она.
Мне есть что скрывать. Я не имею права взваливать на неё всё то, что узнал. Судя по всему, ей и без того хватает своих тайн и тревог. Но я так устал молчать.
Выбор только за мной.
Я схватил цилиндрик странной чашки, зажмурился и опрокинул его в рот. Тёплая, словно чуть шероховатая жидкость легко скользнула в горло и… как будто исчезла. Растворилась, впиталась в тело. Никаких мерзких и скользких сгустков жидкого металла, отчаянно цепляющихся за язык. Опять мои ожидания оказались страшнее реальности.
Глаза распахнулись сами и уставились в собственное зеркальное отражение, едва видимое в прозрачной глубине. Передо мной два окна, два экрана – сегодня по ним передают Чистое Небо. Голубые ободки – это она. Тёмные кольца внутри. Это, конечно, я. И поблёскивающие серебром озёрца по центру. Это сома.
– Отличный день для прогулки… – прошептал я, – да и погода неплохая.
– Ты так считаешь?
Кто-то из нас рассмеялся. Кто-то забрал из наших рук опустевшие чашки и поставил их на столик. Кто-то мягко толкнул нас в плечи, заставляя прилечь на диван.
Её рука коснулась моей – её тонкие пальцы провалились в мою ладонь, словно в воду. По предплечью прошлась волна, поднимая волоски на коже дыбом; я судорожно вздохнул, когда она докатилась до сердца.
– Ч-что происходит? – сумел проговорить кто-то из нас.
– Кажется, я налила слишком много, – ответил ему другой голос.
– Тогда нам стоит поторопиться.
– Ты куда-то торопишься?
С медленной басовитой вибрацией мир размылся по краям; чёрный дым закрутился вихрем, поглощая всё лишнее, брошенное и мёртвое. Навстречу ему зазвучало биение сердец – каждый удар как вспышка света, выхватывающая из тьмы то, что реально и живо.
– Я тороплюсь узнать ответы.
– Тогда спрашивай.
«Док-док!» – и лучи света отбирают у тьмы два реальных и живых тела. Я уставился на свою десятипалую руку и попытался сжать её в кулак.
– Эй, это всё ещё мои пальцы! – рассмеялась она. – Управляй своими.
– Ты любила его? – задал я вопрос, грызущий моё сердце.
– Кого?
– Того, кто умер слишком рано.
– Наверное.
– Ты должна говорить правду…
– Это и есть правда.
«Ток-ток!» – два сердца слились в одно. Большое, страшное, ветвистое и могучее, оно отправило волну света-крови, осветившую всю комнату – и стены, и пол, и потолок, реальные и живые.
– Что ты почувствовала? – спросил один голос.
– Я очень, очень расстроилась, – ответил другой.
– И это всё?
– Разве этого недостаточно? Чувствам не обязательно быть сложными, чтобы стать важными.
«ТОМП-ТОМП» – вдруг ударило в комнату что-то огромное: снаружи, сверху и снизу, отовсюду вокруг, просветив два сердца насквозь, словно чудовищное Солнце, ищущее заблудившиеся огоньки, чтобы вернуть их домой.
– А меня?.. – я не смог договорить самый важный вопрос. Но двуединое тело само отправило разряд тока, словно написав мурашками по общей коже недостающее слово.
– Наверное.
– Ты должна говорить п…
– Это правда, – пожала она всеми четырьмя плечами.
– Тогда зачем это всё?
– Потому что ты мне нужен.
– Почему, зачем?
Свет-кровь испуганно отпрянул, сжался из тела-комнаты обратно в сердца. Под бетонной кожей содрогнулись трубы, теряя обретённую жизнь; хрипнула напоследок вентиляция, втягивая последний вдох.
– Я из Непротивления, – испуганно признался один голос.
– Я догадался! – рассмеялся другой.
Чёрный вихрь бросился на оставленную добычу. Поле зрения раскрошилось по краям, обваливаясь кусками мира во тьму. Два сердца оторвались друг от друга, неохотно и недовольно перебирая органы и части тела, разделяя их на две кучки.
– Моя сестра чуть не погибла, помогая вам, – сказало одно сердце только что найденными губами.
– Я знаю, – снова ответило другое. – Что ты почувствовал?
– Страх. Но не за сестру, – горько признался голос, – а за себя.
– Чего ты боишься? Что ты узнал?
– Город наполнился ересью. Машины сошли с ума и покинули нас, скрывая от нас правду. Я не хочу оставаться один.
– Ты не один.
С тонким визгом свет сошёлся в ослепительно яркую точку; с рвущим уши хлопком он исчез. Сожрав видимый мир, темнота добралась до моего тела, теперь болезненно одинокого – всего одно сердце, всего лишь один набор скучных органов, спрятанных под тесной оболочкой.
– Что-то тебе плохо. Когда ты последний раз принимал сому?
– Никогда.
– Ох, Джоз, почему ты не сказал!..
Кто-то погладил меня по голове, но тьма тут же забрала и это ощущение. Она забрала уши, превратив голос в тишину. Она забрала глаза, превратившись в пустоту. Кусок за куском она обгладывала тело со всех сторон, пока не остался только я.
Пустота ворвалась в мозг и принялась обшаривать каждый уголок в поисках того, что ещё можно забрать. Перфокартами из коробки разлетелись воспоминания, сгорая одно за другим: сначала лица, знакомые с детства, потом связанные с ними имена. Последним мелькнуло лицо,
