когда они выросли настолько, что край мира стал упираться в их ступни, они все вместе спрыгнули с края мира в неизвестность, чтоб не наступать друг другу на ноги.
Девочка Луна никогда не рассказывала своей матери о том, почему великаны вымерли на самом деле, она не доверяла ей после того, как мать однажды сбежала от них с отцом. Мать Луны вообще любила бегать, ее белые пятки мелькали то тут, то там, ей было интересно абсолютно все. Обычно она бегала одна, но однажды она откопала археолога и начала бегать с ним вместе, что совершенно не нравилось ни Луне, ни Вильгельму, ни великанам, но нравилось Сьюзан, ее матери, которая танцевала-танцевала на зыбучих песках своей ускользающей молодости. В ней было столько неподражаемого желания жить! Жизнь таилась в неугомонной синей жилке на дряблой шее, в веснушчатых плечах, поющих оду солнцу, в лучистых морщинках вокруг глаз. Луна была поздним ребенком. Вильгельм восхищался своей женой, но для этого ему приходилось соблюдать определенные ритуалы: вставать с рассветом, пить крепкий зеленый чай по утрам, делать фигурки коров из красного дерева и мастерить для них траву из зеленой проволоки. Вильгельм делал зарядку, чистил зубы не меньше четырех минут и усердно совал свои эмоции в мясорубку самоанализа, съедая их преобразившимися и кроткими.
Семью Луны можно было бы назвать по-настоящему счастливой. Случайный фотограф, прицелившийся из своего зеркального хронометра в их окно, мог бы сделать отличный снимок, послать его на традиционный конкурс «Самая счастливая семья» и выиграть, скажем, абонемент на круглогодичное посещение бассейна для пар с детьми. Загвоздка подобных конкурсов фотографии заключалась в том, что призы подразумевали: фотографы и являются членами «счастливых семейств» и могут запечатлеть собственную жизнь. Иногда так и было. В таком случае от фотографий разило старательной искренностью и настолько гармоничной экспозицией, что это вызывало дисгармонию у судей. Ведь они тоже непременно были «людьми семейными» и волей-неволей включались в конкуренцию. Или был второй вариант: фотографы-одиночки охотились за моментами, воровали их у сонных, утренних, очень живых жертв. И тогда фотографии могли получиться по-настоящему чудесными, но у фотографов не было никакой мотивации, потому что спустя несколько этапов фотогонки им доставалось «10 часов совместного занятия сальсой для постоянных партнеров с детьми» или «Уроки оригами для самых маленьких».
Вильгелем чувствовал себя картинкой, висящей на замызганной стене в бургерной рядом с огнетушителем. Он знал точно, что это за картинка: светит солнце, он, в плавках, с расправленными плечами, обнимает Сьюзан, свою огненную фею, правой рукой, а она хлещет грушевый сидр и хохочет. Маленькая Луна сидит у него на плечах, и левой рукой он придерживает ее, чтоб она не свалилась. Радомеров на них нету, взгляду не за что зацепиться, небо и море сливаются, не находя никакой преграды. Вот это было бы здорово! И отчасти так и есть. Если раскатать привычную горечь на языке, заесть безвкусной кашей, подсластить ежевичным вареньем или старым вспоминанием и проглотить… Проглотить и отправиться туда, где небо и море сливаются, не находя никакой преграды, и купить сидра, и сделать фото…
Мозаичная реальность ничем не хуже монолитной. Иногда он счастлив. Кому нужны твердые фасады, если рыжие феи не могут обойтись без зыбучих песков. Ничего, ничего, главное, что это ее радует… И что это, если не эгоизм, собственноручно выдавливает жизнелюбие из появляющихся морщинок на ее лице. А потом оправдывает эту тиранию своими костными устаревшими взглядами или иррациональными эмоциями. Нет, он не имеет права… Никто никому не принадлежит. Из-за постоянного нытья его давно попросили с работы, теперь Сьюзан старательно крутит педали своего эмоционального велосипеда, чтоб Луна могла пойти на выпускной в красивом платье. Нет, он не имеет никакого права…
Вильгельм чувствовал, что он просто картинка. Фотокарточка. Обманутый фотограф, которому удалось ухватить ускользающее мгновение за хвост, а оно оказалось вертким, склизким, уродливым вблизи. Что в этом второсортном фотоконкурсе он пересохшими от жажды губами стремится к капле оригинальности, но при этом понимает, что водицей сыт не будешь, нужно мясо, а мясо – это клише. Но от мяса тошнит. И рвота не приносит облегчения. Ничто не приносит облегчения.
Вот как чувствовал себя Вильгельм.
Но жизнь шла своим чередом.
А девочка Луна пела себе песенки про маленькую кукурузку, у которой не было друзей.
Маленькая кукурузка – без друзей.
Маленькая кукурузка – такая маленькая,
Потому что она – кукурузка без друзей.
Когда нет друзей – все кукурузки маленькие,
А когда есть – большие.
Я – маленькая кукурузка.
Вот такая это была песенка.
Проснулась Луна уставшей. У прикроватной тумбочки ее дожидался новенький радомер-мега. Выглядел он как крохотный автоматический тонометр. Потягиваясь, девушка поплелась на кухню, по дороге в сотый раз ударившись мизинцем о дверной косяк. Залила кипятком бананово-шоколадный порошок, разбавила холодной водой и выпила залпом. Вспомнилась реклама: «Банан и шоколад – эндорфинов град!» Ха-ха, она одурачит их всех: радомер отметит, что Луна проснулась в прекрасном расположении духа! Затем она съест гематогенный питательный батончик, сделает утреннюю зарядку, и радомер щедро прибавит еще несколько очков. Она не может снова потерять работу. Ситуация повторяется из года в год. Луна выполняет конкурсное задание, ее берут в Офис, она старается изо всех сил, а потом БАЦ! – увольняют! Аргументируют тем, что она – деструктивный элемент в коллективе. На прошлой работе четверо сотрудников написали на нее жалобы. Слишком угрюмая, слишком молчаливая, не поддержала разговор о терьерах. На сей раз Луна намерена получить повышение! С этого понедельника она начинает новую жизнь. Тем более такой удачный повод: сегодня – Общий день.
Луна выходит из дома и недовольно морщится – солнце целится прямо в лоб, дыхание улицы горячее, сухое, как у лихорадящего больного. Она старается идти по теневой стороне, вблизи маленьких летних кафешек, оснащенных системой туманообразования. Около одной из них Луна останавливается и подставляет лицо и шею мелким каплям. Пожилая пара, сидящая за столиком напротив, улыбается происходящему. Мужчина салютует, сняв зеленую шляпу, и его лысая голова блестит на солнце, а женщина обмахивается страусиным веером. Они пьют холодный кофе и молчат, изредка кивая друг другу. Луна тоже кивает им, она участвует в безмолвном диалоге еще несколько восхитительно-прохладных секунд и идет дальше. Становится чуть легче, но ненадолго. Лоб морщится снова, Луна вздыхает, тут же предупредительно пищит радомер, и девушка одергивает себя.
«Солнце греет,
