составить лодочные группы по принципу конгениальности, чтобы добраться до лодок без паники и беспорядка, отводилось бы пять минут. Им следует подготовиться так, как будто они действительно собираются покинуть тонущий корабль.
Пассажиры были в восторге от идеи этого нового развлечения. Каждая душа на борту, за исключением капитана Скотти, который заперся и не хотел, чтобы его беспокоили, была должным образом оповещена об этом событии.
Следующий день, к счастью, выдался ясным и спокойным. В полдень Гиссинг взорвал сирену, выпустил ракету с мостика и приказал ОСТАНОВИТЬ двигатель. Корабельный оркестр, по его приказу, заиграл веселую мелодию. Быстро и без замешательства, среди криков женщин и детей, пассажиры расселись по своим местам. Экипаж и офицеры были на своих местах.
Гиссинг постучал в каюту капитана Скотти.
– Мы садимся в лодки, – сказал он.
– Быстрей! – Крикнул шкипер. – Неужели происшествие?
– Все чисто, шлюпбалки снаружи, – сказал Гиссинг. Он изучал руководство по управлению лодкой в одном из морских томов в штурманской рубке.
– Старый Хорни! – Воскликнул шкипер. – Мы больше не сможем видеть этот вид! Обратите внимание на ее позу, мистер Гиссинг!
Он поспешил собрать свои бумаги, журнал, хронометр и большую канистру с табаком.
– Дейл еще не пришел, – сказал он, поспешив к своей лодке.
Гиссинг был наготове со своим мегафоном. С крыла мостика он отдавал приказы.
– Спускайтесь!
И шлюпки опустились к пассажирским перилам.
– “Аваст"!” Каждая лодка включала в свой список пассажиров, которые были в приподнятом настроении от этого необычного волнения.
– Следи за своими художниками! Опустить концы!
Лодки организованно вошли в воду. Оставшиеся члены экипажа бросились вниз. У музыкантов была своя лодка, и они возобновили свою мелодию, как только устроились.
Гиссинг, оставшись на корабле один, махнул рукой, призывая к тишине.
– Смотри в оба, парень! – Крикнул капитан Скотти. – Честь удовлетворена! Займи свое место в лодке!
Пассажиры зааплодировали, и раздался довольно громкий стук затворов камер, когда они щелкнули по Померании, величественно возвышающейся над ними.
– Все лодки снабжены провизией и снаряжены, – крикнул Гиссинг. – Я передал вашу позицию по радио. Барометр на месте. Снимайтесь сейчас же и закручивай винт.
Он перевел ручку управления на ПРЕДЕЛЬНО МЕДЛЕННУЮ СКОРОСТЬ, и "Померания" начала мягко скользить вперед. Лодки опустились на корму под громкие крики, мистер Пойнтер уже осматривал горизонт. Капитан Скотти, разбуженный ситуацией, говорил языком теологии, но не смысла.
– Не вставайте в лодках, – приказал Гиссинг. – С вами все будет в порядке, корабль уже в пути. Вчера вечером я связался по радио.
Он переключил ручку управления на медленную скорость, потом на большую, а затем на полную. Корабль снова прополз сквозь поднимающиеся пурпурные волны. Маленькая стайка лодок вскоре скрылась из виду.
Оставшись один за рулем, он понял, что с его души свалилась огромная тяжесть. Ответственность за свое положение тяготила его больше, чем он думал. Теперь им овладели странное рвение и радость. Его пузырящийся след прорезал прямой и молочный свет в сверкающем полдне. В красноватом закатном сиянии море темнело всеми оттенками фиолетового, аметистового, индиго. Линия горизонта стала такой четкой, что он мог различить профиль волн, смачивающих небо.
– Красное небо ночью – радость моряка, – сказал он себе. Он включил огни левого и правого борта, а также фонари на мачте, затем пристегнул штурвал, спускаясь вниз на ужин. Он не знал точно, где находится, потому что, казалось, полностью сошел с пути, но когда в тот вечер он взялся за штурвал и наклонился над освещенным нактоузом, у него возникло ощущение, что он недалеко от какой-то судьбы. С веселой уверенностью он снова ударил по рулю и повернул. Однажды ночью он проснулся и, вздрогнув, выпрыгнул из гамака. Ему показалось, что он услышал лай.
На следующее утро он увидел землю. Выйдя на мостик, все изменилось. Цвет моря посветлел до коричневато-зеленого; чайки ныряли и парили; далеко на горизонте лежал мягкий голубой контур.
– Земля – хо! – Воскликнул он величественно и задумался, какую новую страну он открыл. Он взбежал на мостик с красными и желтыми сигнальными флагами и весело направился к берегу.
Внезапно похолодало: ему пришлось принести бушлат капитана Скотти, чтобы надеть его за штурвалом. На длинных разливающихся гребнях, которые крошились и покрывались бегущими слоями пены, спеша к берегу, "Померания" шла домой. Она знала о своем приземлении и, казалось, ускорила шаг. Неуклонно раскачиваясь на нефритово-зеленых волнах, она уткнулась носом почти в ястребиные трубы, затем приподнялась, пока ее струящаяся передняя нога не заблестела из оборки пены.
Гиссинг тоже был полон энтузиазма. Покалывающая жизнерадостность и нетерпение охватили его: он ерзал с явным рвением к жизни. Земля, любимая стабильность нашей дорогой и единственной земли, притягивала и очаровывала его. Позади было бессмысленное, душераздирающее море. Теперь он мог различить холмы, возвышающиеся в позолоченном опаловом свете. В изменчивом разреженном воздухе возникло быстрое ощущение странности. Новый мир был рядом с ним: мир, который он мог видеть, чувствовать и вдыхать, и все же ничего не знал.
Внезапно им овладело великое смирение. Он был хмурым, глупым и тщеславным. Он высокомерно кричал на Красавицу, как шумный турист в каньоне, и единственным ответом после долгого ожидания было слабое эхо его собственного голоса. Он стыдливо думал о своих глупостях. Какая разница, как вы называете Бога или какими словами вы восхваляете Его? В этой новой чужой стране он спокойно примет все так, как есть. Смех Бога был слишком странным, чтобы понять его.
Нет, ответа не было. Он был проклят вдвойне, ибо превратил истину в простую забаву интеллектуальных загадок. Разум, подобно вращающемуся маховику из усталой стали, постепенно разрывался от конфликта стрессов. И все же: каждое равновесие было противостоянием сил. Вращение, если оно достаточно быстрое, создает удивительную стабильность: он видел, как гироскоп может балансировать под явно невозможными углами. Возможно, так было и с разумом. Если он вращается на высокой скорости, он может наклониться прямо над пропастью, не разрушаясь. Но неподвижный разум – он подумал о епископе Борзом – должен держаться подальше от края. Попробуй подтолкнуть его к краю, он в панике начнет бредить. Каждый разум, весьма вероятно, знает свои собственные слабости и делает все возможное, чтобы защитить их. Во всяком случае, это было самое великодушное толкование. Большинство умов, несомненно, были обеспокоены на высоких постах. Они сомневались в своей способности удержаться от прыжка. Сколько костей тонких умов белело у подножия теологического утеса. Казалось, это был пустынный и зимний берег. На холмах лежали пятна снега, леса были голыми и коричневыми. Перед ним открылась гавань с бутылочным
