— Да как на него теперь повлияешь? — озабоченно заметил Седой. — Попробуй, повлияй, когда оно реснички и губки намазало. Там сейчас бабы на него куда большее влияние оказывают. С тобой-то вопрос понятен… Думаю, что тебя нарочно с поезда пока не снимают, чтобы за нами следить. Перед самым Армагеддоном могут снять, конечно… Хотя… Чего тянуть-то? Действительно, а почему тебя, Гриш, с поезда не снимают? Странно… Может, ты еще что-то скрываешь? Думаешь, нюх отшибло, так не разнюхаю, да?
— Не сняли, так, значит, снимут… Отстань! — машинально подытожил Ямщиков, продолжая сосредоточенно рыться в пакетах. — Кстати о бабах. Я видел, как они из ресторана пиво тащили. Нам бы тоже не мешало затариться. Чего всухую такие разговоры разводить? Как ты думаешь, Седой?
— Я, Гриша, думаю, что тебе надо было у этих сучек пиво отобрать, а ихние трупы с поезда скинуть, — внимательно прислушиваясь к чему-то, пробормотал Седой. — Я думаю, они специально в наш вагон сели, чтобы нам лишние проблемы создавать. Нет, ты это слышишь?
Из конца вагона раздавалось тихое поскуливание и хныканье двух нетрезвых женских голосов. Постепенно их плач становился все громче, а через минуту к нему присоединилось мощное женское контральто на одной высокой ноте, режущей слух. И, перекрывая набиравший силу бабий рев, наконец, послышалось неизменное соло Серафимы Ивановны: «Сволочи! Какие же все сволочи кругом! Всю страну продали! Меня тоже продали! Бедная я сиротинушка! И куды ж мне теперь приклонить головушку?»
В дверь тут же застучали, и мальчишеский голосок позвал из коридора: «Дядь Гриш! Они опять напилися и в голос воют! Забирайте свою, а то они Сашку разбудят!»
Матюкнувшись, Григорий спрыгнул с верхней полки. Седой тоже что-то пробормотал про себя явно в ненормативной лексике. Вслух он сказал быстро обувавшемуся Ямщикову: «Тащи эту идиотку сюда! Скандалов нам сейчас только не хватало…»
…Накрывшись одеялом с головой, Марина думала о том, что рассказывали ей подруги. Укутанная одеялом голова кружилась в такт покачивающейся на ходу поезда полке. Шмыгая носом, она вспоминала рассказ Анны, как ее сократили на работе, не отдав зарплату за полгода… Как мужа Ларисы хозяева фуры подставили с деньгами на бензозаправке и тыкали пистолетом в лицо… Как сама Лариса, беременная Сашкой, держала с другими работницами обогатительного комбината голодовку, чтобы ей выплатили долги по зарплате… Как зятя Серафимы Ивановны приковали к батарее и били прутком по голове, допытываясь, где он прячет акции, на которые они рассчитывали прожить зиму всей семьей… Слезы катились по щекам, хотелось завыть в голос, но она боялась, что Седой опять будет орать на нее, а Ямщиков — пихать в бок и шипеть: «Ну, ты, Флик, и гнида!» А вот если бы их так… Когда зима, работы нет, а детей надо в школу отправлять… Если бы им так?..
— Нашла об чем париться! Проехали! — вдруг ласково сказал ей прямо в голове тот самый странный змееныш, о котором она наводила справки у Серафимы Ивановны.
Змей обвивал ее кольцами шелковистой гладкой кожи и нашептывал, что впереди у нее большая трудная дорога, поэтому париться по мелким житейским поводам ей сейчас совершенно ни к чему. В особенности, разводить бабскую плесень по пустякам. Ей вообще стоит внимательно присмотреться к умению Ямщикова — вовремя послать всех далеко-далеко… Туда, где в пушистых травах светятся чьи-то глаза, а в них отражаются звезды никогда не виданного ею Южного Неба… И последнее, что осталось у Марины от нервных переживаний этого тяжелого дня, было убедительное шипение: «Только не верь всякой хрени, которую про меня Серафима бабам лепит! Так ей и скажи, что все это — беспардонная клевета и гнусные инсинуации!»
По потолку купе пробежали зеленоватые огни встречного состава, и она окончательно провалилась в пахнувшую пряным разнотравьем темноту…
«Да пошли они все в жопу! Нашла об чем париться! Проехали! Ты, главное, не верь всякой хрени, которую эта прокурорша лепит! Так ей и скажи, что все это — беспардонная клевета и гнусные инсинуации!» — орала телофонная трубка. Дождавшись гудка отбоя, Наталия Семеновна, главный бухгалтер ФПГ «Местнефть», поставила трубку на базу и сумрачно посмотрела в окно на подъехавший к административной стоянке синий газик с российскими гербами на передних дверцах. Газик остановился перед самой проходной.
Тяжело вздохнув, Наталия Семеновна подошла к большому английскому сейфу, чтобы подготовить к выемке документы, которые они «чистили» двое суток, заранее предупрежденные стукачом из прокуратуры. Поэтому уже она не видела, как из газика вышла женщина в прокурорском кителе и мятой темно-синей юбке. Лицо у нее тоже было усталым и помятым. Откинув переднее сидение, она выпустила из газика трех таких же патлатых баб с торжественными хмурыми мордами. Увидев, что с автобусной остановки на всех парах к подъехавшим спешит какая-то старуха в крытом плащевкой пальтишке на рыбьем меху, наблюдавший за приезжими в монитор наружки вахтер тоже обречено вздохнул и нажал на педаль входа в здание.
Обождав у газика запыхавшуюся старуху, бабы решительно направились к проходной. Не доходя до вертушки, прокурорша заорала:
— Попробуй только не пустить, Величко! С ОМОНом и телевизионщиками приеду! Тогда твоему пахану уже другую меру пресечения найду!»
Вневедомственный охранник Величко снял ногу с педали вертушки и пробурчал:
— Катись-катись, убогая! Все уже вычищено и перепрятано, хрен кого пресечешь!
— Посмотрим!.. — угрожающе ответила ему прокурорша, поправляя жиденькие, бесцветные волосенки. Однако в голосе ее чувствовалась нотка тщательно скрываемой неуверенности. Видно, куража у нее хватало лишь на преодоление роскошной хромированной вертушки со светящимися стрелками индикаторов.
Сразу же за вертушкой перед ними из ниоткуда возник улыбчивый молодой человек в стильном сером костюме из тончайшего кашемира.
— Дамы, милости просим! Кого мы видим! Весь цвет областных борцов за чистоту финансовой деятельности и прозрачности бухгалтерского учета! Какая честь! Небольшую экскурсию по музею боевой и трудовой славы?.. — нежным переливчатым баритоном с чарующими нижними нотами спросил он, обольстительно улыбаясь.
— Нет, нас только боевая слава интересует, — отрезала прокурорша.
— Тогда второй этаж, налево по коридору, — с нескрываемой скукой сказал мужчина, меланхолично полируя перламутровые ногти золотой пилкой. — С вашего позволения! — добавил он и исчез.
Женщины в одиночестве поднялись по лестнице со старинными бронзовыми канделябрами, вошли в отделанный мрамором холл административного корпуса и остановились в растерянности. Со всех стен на них смотрел господин Восьмичастный с оптимистичными, фотогеничными улыбками. Его огромные фото с бытовыми и производственными зарисовками выгодно освещались многичисленными яркими лампочками на гибких штативах так, что казалось будто с самого лица господина Восьмичастного льется на окружающих теплый, жизнерадостный свет.
