— Да. Уехал в деревню, выращивал кроликов, — киваю я, — но, как оказалось, это не моё. Я понял, что врачевание — это моё призвание и что без него я не могу. Вот, поэтому вернулся.
— А почему не обратно в областную больницу?
— Моё место давно занято, — отвечаю я, пожимая плечами, — свято место пусто не бывает. Я — обычный терапевт, и после моего ухода сразу нашелся специалист. Вы ведь знаете, что работать в областной больнице престижно.
— Да, конечно, — наконец-то улыбается Александра Александровна.
Она смотрит остальные документы и только потом говорит:
— Хорошо. Вам, конечно, после годичного перерыва нужно будет пройти курс повышения квалификации на факультете усовершенствования врачей, но сразу я вам это предоставить не смогу. Я позвоню на кафедру и думаю, что, в лучшем случае, месяца через два, а в худшем, через четыре, у нас это получится.
— Хорошо.
Она протягивает мне документы.
— Идите в отдел кадров и оформляйтесь. Я им сейчас скажу, что вы от меня. Завтра приходите к восьми часам на оперативку, я вас представлю коллективу.
— Спасибо, Александра Александровна.
Я забираю документы. Мои пальцы всего лишь на мгновение прикасаются к её пальцам.
Я закрываю за собой дверь и иду по коридору поликлиники.
Начмеду пятьдесят три года, она замужем, имеет двух детей. Курит, примерно, по пачке сигарет в день, любит ходить в сауну и русскую баню. У женщины артериальная гипертензия, но она дисциплинированно принимает гипотензивные таблетки. И у неё миома матки средних размеров, но уже год, как нет месячных. Но всё это побочная информация, которая не имеет для меня никакого значения. Главное то, что её старшая дочь, которая вышла замуж за француза и живет во Франции, должна родить в ближайшую неделю. Александра Александровна уже оформила шенгенскую визу, собрала два чемодана, купила наличные евро, и готова хоть завтра вылететь во Францию.
Доктору Шлеус, не смотря на то, что она заместитель главного врача по медицинской части, глубоко наплевать на эту поликлинику, на врачей и пациентов, и на меня в том числе. Она забудет о моем существовании, как только дочь сообщит о том, что пора вылетать.
И это очень хорошо.
Вряд ли кто-то будет интересоваться моим прошлым, как врача.
Сомневаюсь, что у кого-то возникнут ассоциации с моим именем.
Иван Викторович Вилентьев сидел и смотрел на Киноцефала. Сейчас, в комнате для допроса, он не выглядел пугающе, и совсем не соответствовал своему имени. Майор любил такие моменты, — еще не сказано ни слова, пока только игра в гляделки, а уже сразу понятно, как себя поведет задержанный преступник. Если он суетится, не может спокойно усидеть на месте, его глаза бегают, то проблем с признанием, скорее всего, не будет. Если тупо смотрит в сторону и не шевелится, то придется повозиться, чтобы выбить из ублюдка показания. Если смотрит исподлобья и щерит зубы, то будет молчать, и ничего из него не вытянешь, как не пытай.
Киноцефал спокойно и неподвижно сидел, смотрел на него грустными глазами и прижимал к груди раненную руку.
— Фамилия, имя, отчество? — спросил майор, нажав на кнопку диктофона и придвинув к себе лист бумаги.
— Лобанов Максим Леонидович.
Вилентьев писал и слушал ответы. Убийца подробно и без уточнения отвечал на вопросы, которые он задавал. Вообще-то, он этого не ожидал, поэтому, подозрительно глядя на собеседника, ждал подвоха.
— Маска твоя? — показал он рукой на помятую маску волка, лежащую на столе.
— Да, — улыбнулся Максим, — когда я был маленький, у нас в детском садике ставили сказку. Мне досталась роль волка, и мама мне купила эту маску. Жаль, что её помяли. Я столько лет её хранил. Она мне дорога, как память о маме. Знаете, мама умерла. Уже давно.
Майор Вилентьев неожиданно для себя закашлялся и, сглотнув слюну, подавил першение в горле.
Что-то было не так. А точнее, всё, абсолютно всё было не так. И он решил зайти с другой стороны.
— Как часто и где вы встречались с Михаилом Борисовичем Ахтиным?
Лицо Максима напряглось. Он задумчиво поморгал глазами и спросил:
— А это кто?
— Доктор из терапевтического отделения.
Максим облегченно улыбнулся.
— Из терапии к нам редко приходят. У них люди очень редко умирают, поэтому в морге им делать нечего. Я не знаю, про кого вы спрашиваете.
— Это тот доктор, который в прошлом году убивал людей и выдавливал у них глаза.
— Да, вы что? Доктор из нашего терапевтического отделения? Убивал и выдавливал глаза? — удивленно переспрашивает он. — А я и не знал.
Майор Вилентьев с размаху ударил кулаком по столу и закричал:
— А кто тогда надоумил тебя выдавливать глаза у жертв?
Максим даже не вздрогнул от звука удара и, недоуменно посмотрев на злое лицо майора, спокойно ответил:
— Как кто, конечно, Бог!
— Тьфу ты! — Вилентьев откинулся на спинку стула и замолчал. Вот он, тот подвох, которого он ожидал. Этот урод сейчас начнет нести чушь, и ему придется отправлять его на психиатрическую экспертизу. А там его признают недееспособным. И на этом всё, это ублюдок избежит наказания. Жизнь в психбольнице, конечно, не сахар, но все-таки значительно лучше, чем в одиночной камере для пожизненно заключенных.
Иван Викторович снова навалился на край стола, приблизившись к Киноцефалу. Нажал на диктофоне кнопку отключения, и тихо сказал:
— Я из тебя, сволочь, сейчас выбью это дерьмо. И ты мне скажешь имя своего гребаного бога. Я буду бить тебя по почкам, и ты будешь ссать кровью. Я раздавлю твои яйца каблуком, и ты будешь визжать, выкрикивая имя этого бога. Ты будешь умолять меня, чтобы я записал имя и продиктуешь его мне по буквам.
Максим слушал, широко открыв глаза, и потом сказал:
— Да, Бог мне так и говорил. Придет время, сказал он мне, и придется страдать. Нестерпимая Боль, — да, он говорил, так выделяя слова, что мне сразу стало понятно, что это будет замечательно. Это будут лучшие дни в моей жизни. Я ждал их с нетерпением. Я говорил Богу — зачем тянуть, давай уже сейчас. Я хочу страдать и умирать для Тебя. А Он говорил мне — терпи, еще не время. И вот я дождался. Пронзительная Нестерпимая Разрывающая Боль, которая станет откровением для меня, и я взойду по Ступеням Страдания в Чертоги, где Он ждет меня.
И тоже немного приблизившись к лицу майора, он с идиотским выражением лица трагическим шепотом закончил:
— Пожалуйста, сделай мне так нестерпимо больно, чтобы я снова увидел Его!
Хуком сбоку Вилентьев свалил эту наглую морду на пол. Неторопливо обошел стол и со всей силы пнул в открытый живот, лежащего на полу человека. Еще несколько ударов ногами, и хныкающее тело забилось в угол.
