Визуализация образов — зачем мне это? Это виртуальное жертвоприношение или я просто переношу на лист бумаги своё сознание? Я пытаюсь вспомнить, когда я в первый раз взял карандаш в руки и стал изображать людей (а потом и тени, которых приносил в жертву Богине). Наверное, это началось после её ухода. А, может, и раньше. Я не могу точно вспомнить. Да и не так уж это важно. Сейчас я не могу не рисовать.
Из газет я узнал о том, что майор Вилентьев тяжело ранен. Именно он был там, рядом с моим домом, где в кладовке находится склеп Богини. Семен Александров был тем, кто нанес ему удар ножом. Я вспоминаю свои слова, сказанные два года назад в тюремной больнице:
— Твой страх сожрет тебя, и умрешь ты так же, как жил.
Я ошибся. Я думал, что он умрет, как кролик, но он бросился на врага, как лев. Впрочем, я не ошибся в главном — ножевое ранение стало причиной того, что Вилентьев сейчас в коме. Наверное, это для меня хорошо. Я знал, что майор, не смотря ни на что, продолжал меня искать. И это враг в своей яростной неутомимости рано или поздно нашел бы меня.
Теперь у меня есть время.
И теперь я могу прийти к Марии Давидовне Гринберг.
Я беру карандаш и начинаю рисовать. Быстрые движения грифеля по бумаге. Приятные черты лица, грусть в глазах. Образ Марии в моей памяти не потускнел. Именно её я рисую, и Богиня видит это. И она ничуть этому не удивлена.
— Зачем? — задает она простой вопрос.
— Не знаю.
Последние штрихи и, подняв лист бумаги, я смотрю на портрет. Мария на нем, как живая.
— Пока не знаю, — снова повторяю я, — но у меня есть твердое убеждение, что я ей нужен ничуть не меньше, чем мне она.
— Ты её любишь?
Богиня настойчива. Она хочет знать то, о чем я даже не думал. Пока не думал.
— Нет, — я улыбаюсь, — я просто ей доверяю. Я ведь могу кому-нибудь доверять?! Я помню, что мне доставляло удовольствие общение с ней. Мне было приятно, когда она была рядом. И она единственная из людей, кто знает мою тайну. Она знает, где находится твоё тело, и пока не предала меня.
— Может, это все-таки любовь?
— Нет.
— Но ты рискнул своей свободой и пришел на помощь, когда узнал, что ей грозит опасность.
— Я врач, я должен помогать людям.
Богиня рассмеялась — открыто и доброжелательно. Она права, это смешная отговорка. Почему же тогда я спас её от ножа убийцы?
— Уже признайся себе, что ты к ней неравнодушен.
— Я просто решил использовать её, как источник информации. Однажды она предупредила меня о грозящей опасности, думаю, и теперь она скажет о том, откуда дует ветер. Она знает, где лежат все улики против Парашистая, но твоё тело и канопы с жертвенными органами находятся там, где им положено находится.
Помолчав, я продолжаю:
— Семена Александрова скоро найдут и на меня снова начнут активно искать.
Богиня недоверчиво покачала головой и отвернулась.
Я смотрю на рисунок и думаю.
Одиночество — это счастье, которое никогда не пожелаешь врагу. Потому что тогда враг станет сильнее тебя. И твоё поражение станет неизбежным. Если я приду к ней, одиночество, моё преимущество, больше уже не будет со мной. Я буду уязвим, и рано или поздно враг настигнет меня.
7
Мария Давидовна шла по коридорам Следственного управления в поисках нужного кабинета. Её вызвал следователь, который вел дело Вилентьева. Ничего удивительного, она работала с Иваном Викторовичем и ожидала этого. Увидев нужную цифру на двери, она постучала и, услышав приглашающий возглас, вошла.
— Здравствуйте, — сказала она высокому широкоплечему мужчине в сером костюме, — я, доктор Гринберг, вы мне сегодня звонили.
— Капитан Ильюшенков Владимир Владимирович, — представился следователь и протянул руку, — можно, просто Владимир Владимирович.
Голубые глаза. Короткие светлые волосы. Ямочки на щеках. Крепкое пожатие. На пальце правой руки кольцо. Красивый мужчина, и конечно, уже окольцован.
— Что вы так на меня смотрите?
— Это профессиональное, я психиатр и всегда смотрю на людей, — не моргнув глазом, соврала Мария Давидовна, — довольно часто я могу увидеть то, что человек мне никогда не скажет. И это поможет мне поставить диагноз.
— И что вы увидели во мне? — заинтересованно спросил капитан.
— Ну, вы же не у меня на приеме и мне не надо ставить вам диагноз, — улыбнулась доктор, — давайте лучше перейдем к делу.
Капитан кивнул и предложил сесть.
— Я, собственно, вас пригласил, чтобы больше узнать о Парашистае. Я знаю, что вы активно участвовали в расследовании его убийств. Да, в документах всё есть, но мне бы хотелось, что называется, из первых рук узнать.
— Да, конечно, рада помочь, — кивнула Мария Давидовна, и продолжила, — а что, есть подозрение, что это Парашистай напал на майора Вилентьева?
Капитан пожал плечами.
— Вроде, нет. Так что вы можете рассказать про Парашистая.
Мария Давидовна вздохнула, подумала о том, что она может и что не может рассказать о докторе Ахтине и стала говорить:
— Ахтин Михаил Борисович, работал врачом-терапевтом в областной клинической больнице. Умный, осторожный и замкнутый человек. Скорее всего, у него стертая форма шизофрении, но у меня не было времени поставить ему четкий диагноз, поэтому я могу только предполагать. Он начал убивать в две тысячи четвертом году, но мы поняли, что имеем дело с маньяком-убийцей только в две тысячи шестом году. Жертвы, как правило, ВИЧ-инфицированные наркоманы. У нас нет, и не было доказательств, но, я думаю, мотивация убийств — жертвоприношение. Парашистай — так, кстати, называли в Древнем Египте тех людей, которые готовили мертвое тело к загробной жизни — где-то хранил тело дорогого ему человека и именно этой мумии приносил жертвы. Ритуал у Парашистая прост — убить, выдавить глаза, разрезать тело и извлечь внутренние органы. Но так было не всегда. Я думаю, что главное ритуальное действие — это выдавливание глазных яблок, остальное необязательный элемент. Из дела вы знаете, что в две тысячи седьмом году Ахтина поймали. Но через несколько месяцев он смог бежать из больницы и исчез.
— Да, я в курсе, — кивнул капитан. Он очень внимательно слушал и не сделал ни одной попытки перебить.
— В две тысячи восьмом Парашистай возник снова. Он спас мне жизнь, когда убийца-подражатель, которого мы называли Киноцефал, напал на меня. Почему Парашистай спас меня, я не знаю. Вилентьев считал, что между нами есть какая-то связь, и не верил, что это спасение случайно. Может, просто, я была добра к нему и пыталась его понять, когда он раненный лежал в тюремной больнице? — Мария Давидовна грустно улыбнулась.
