Он снова кивнул, и теперь это движение выглядело таким обреченным, что Анастасии стало его жалко. Но — ненадолго. Она повернулась и пошла дальше. Ей совсем не хотелось, чтобы он догнал, и, слава Богу, этого не произошло.
Она стояла на автобусной остановке и смотрела на проезжающие мимо автомобили. И думала о таблетках, которые лежали в ящике рабочего стола. Завтра она даст их пациентке, которая уже заплатила деньги за медикаментозный аборт, и избавится от соблазна.
Люди так часто обманывают себя, глядя в будущее сквозь розовые очки. Верят, что всё сложится прекрасно, что этот мир создан для счастья и что оно обязательно придет. И, может быть, благодаря этому самообману, жизнь на планете неизменно продолжается.
5
В больничном коридоре никого нет. Пациенты в своих палатах, врачи доделывают свои дела и собираются домой. Мария Давидовна села на один из стульев у палаты интенсивной терапии и задумалась. Идти домой не хотелось. Находится в палате у Вилентьева тем более. Странное состояние, — вроде рабочий день позади и впереди выходные дни, а заняться нечем. За окном лето, но жара последних дней уже надоела. В мыслях пустота, хотя так хочется с кем-нибудь поговорить о наболевшем. Услышав шаги, Мария Давидовна, повернулась. По коридору шла полная женщина с грустным лицом. Подойдя к двери палаты, где лежал Вилентьев, женщина остановилась и подозрительно посмотрела.
— Здравствуйте, — сказала Мария Давидовна, подумав о том, что, наверное, это жена майора.
Женщина кивнула и, зло прищурившись, спросила:
— А вы кто?
— Меня зовут Мария Давидовна. Я врач-психотерапевт, и я помогала вашему мужу в расследовании преступлений.
— И как часто ты помогала?
Мария Давидовна легко уловила ревнивые нотки в голосе и улыбнулась. Неужели Вилентьев давал ей повод для ревности? Майора, похоже, интересовал только Парашистай, во всяком случае, последние пару лет. Хотя, порой она чувствовала, что Вилентьев смотрит на неё не только, как на специалиста, но и как на женщину.
— В позапрошлом и прошлом году, когда ваш муж ловил маньяка-убийцу. Извините, не знаю, как вас зовут.
— Антонина Ивановна.
— Не знаю, что вы думаете, Антонина Ивановна, но ваш муж очень хороший следователь, — сказала Мария Давидовна, покривив душой и понимая, что истинные её мысли никому не нужны, — и работать с ним было комфортно. Я пыталась нарисовать психологический портрет убийцы, а он всегда внимательно прислушивался к моему мнению.
Антонина Ивановна села рядом и, хмуро глядя перед собой, сказала:
— Последние два года он только ночевал дома и практически не замечал меня. Я думала, что у него другая женщина. Я переживала, я ненавидела всё вокруг, я проклинала всех женщин мира, мне казалось, что в нашей совместной жизни больше ничего не будет. И тут вдруг несколько дней назад всё наладилось, — он пришел с работы и, вместо того, чтобы пойти на кухню к столу, любил меня, как в старые добрые времена. Так странно, — она посмотрела на Марию Давидовна, — что же такого произошло в его жизни, что он вдруг вспомнил обо мне?
— Он любит только вас, — сказала Мария Давидовна.
— Откуда такая уверенность?
— Он мне рассказывал, и всегда говорил с такой любовью в голосе, что я невольно завидовала вам, — не моргнув глазом, соврала доктор Гринберг.
Антонина Ивановна похлопала глазами, открыла рот, словно хотела что-то спросить, и промолчала. Встав со стула, она ушла в палату.
Мария Давидовна вздохнула, подумав, что лучше чуть соврать, чем лишить человека веры в любимого человека. Она не знала, чем Вилентьев занимался в свободное время, — вполне, возможно, что у него был свой скелет в шкафу, но так ли это важно сейчас. Майор в коме, а у его жены должна хотя бы остаться вера в благополучное возвращение мужа с того света.
Антонина Ивановна вышла из палаты и снова села на стул. Она подняла глаза на собеседницу и сказала:
— Он там лежит тихий такой, спокойный. Мне даже кажется, что он просто спит. Я хочу поговорить с ним, но боюсь.
— Чего вы боитесь?
— Боюсь, что начну рассказывать правду.
Мария Давидовна промолчала, понимая, что женщина сейчас сама всё расскажет. Так оно и вышло. Антонина Ивановна сглотнула слюну, вздохнула и стала говорить:
— Я ему изменяю. Уже почти два года. Сначала вроде я это назло ему делала, — не замечаешь меня, вот и получи. Сосед у нас этажом выше, вдовец, стал оказывать мне знаки внимания, ну, я, хоть и не сразу, но ответила на них. Я раньше стройнее была, — Антонина Ивановна похлопала себя по животу, — но, наверное, от переживаний стала больше кушать, пополнела, вот сосед на меня и запал. С худыми женщинами у него ничего не получается. Так он говорит.
Антонина Ивановна помолчала, словно собираясь с мыслями, и продолжила:
— Вот, значит, после того, как Ваня четыре месяца не подходил ко мне, я назло ему и ответила соседу взаимностью. Ваня на работу, а я к этому кобелю на верхний этаж. И вроде понимаю, что делаю нехорошо, не правильно, но когда вечером вижу равнодушный взгляд мужа, то так обидно становится. А потом в привычку вошло. Два-три раза в неделю к соседу хожу, и ничего — ни угрызений совести, ни дурных мыслей. И вроде желанной женщиной себя чувствую. И когда вот так всё устаканилось, вдруг однажды Ваня приходит домой и так страстно и нежно меня любит, что у меня всё перевернулось в душе. Я ведь тоже его люблю!
Антонина Ивановна заплакала. Слезы текли по жирной пористой коже, в глазах застыла тоска, руки судорожно сжимали запястья.
Мария Давидовна обняла женщину за плечи и подумала о своей любви.
В её жизни тоже были моменты, когда в глазах любимого мужчины она видела так много, что счастье казалось таким близким и реальным. Но эти моменты, словно миражи в пустыне, растворились в жарком мареве города, оставив после себя грусть и разочарование.
Пустые надежды и слезы на щеках.
6
Одиночество — это проклятье, которое и врагу не пожелаешь. Так думают тени, и ищут свою половинку. Постоянно и неустанно. Общество с подозрением воспринимает человека, живущего в одиночестве и не делающего попыток сближения с другим человеком. Если ты сторонишься других людей, если ты, как сыч, сидишь дома и отказываешься быть как все, — ты или психически болен, или маньяк, или гений. Впрочем, всё это однотипные понятия.
Я сижу за столом. Передо мной чистый лист бумаги и карандаш. Наверное, я хочу рисовать. Богиня сидит в дальнем углу, молчит и смотрит на меня. Наверное, она хочет знать, кого я начну рисовать.
Визуализация образов — зачем мне это? Это виртуальное жертвоприношение или я просто переношу на лист бумаги своё сознание? Я пытаюсь вспомнить, когда я в первый раз взял карандаш в руки и стал изображать людей (а потом и тени, которых приносил в жертву Богине). Наверное, это началось после её ухода. А, может, и раньше. Я не могу точно вспомнить. Да и не так уж это важно. Сейчас я не могу не рисовать.
