Я выпучил глаза, пародируя шефа.
– Ой, Гиря, – восхитилась Валентина, и даже запрыгала на стуле. – Вылитый Петр Янович. Ты еще палец сделай вот так!
Я сделал палец, как надо, и погрозил ей. Потом мы немножко помолчали. Потом я сел у ее ног и положил голову на колени.
– Ты что-то хочешь спросить, – сказала она, и непонятно было, это вопрос, или констатация факта.
Я в этот момент абсолютно ничего не хотел. Моя бы воля, я бы остаток жизни просидел вот так, у ее ног. Но воля была не моя, и в голове немедленно родился вопрос. Я даже сам не понял, зачем мне нужен был ответ, и что с ним потом делать. Но делать было нечего, и я задал этот вопрос:
– Скажи, а в какой момент ты поняла, что я – тот самый, который тебе нужен? Был такой момент?
– Конечно, – сказала Валентина. – Вот когда мы зашли к Гирям… Фу, какая ерунда! Зашли к Гирям… Что за дурацкая фамилия!
– Отличная фамилия! Ты говори, говори.
– Мы зашли, я посмотрела сначала на Марину, и она мне как-то странно кивнула. А потом она посмотрела на тебя, и я посмотрела на тебя. А ты смотрел на маму, а потом перевел взгляд на меня, и как-то так хмыкнул, мол, Господи, что за уродина. Мама ведь красивая, а я – так себе… А что ты тогда подумал? Только честно!
– Я? Подумал? Да ничего я тогда не подумал…
Валентина схватила меня за волосы и начала тормошить.
– Ну-ка, говори, что ты подумал! Быстро!
– Честно?
– Честно. Мы ведь договорились!
– Хорошо. – Я посмотрел ей в глаза. – Хорошо. Примерно так: "Хм, да-а… Игра природы. Дочь пошла в отца".
– Верно! – она отпустила вихор. – А я подумала… Нет, кто-то внутри меня подумал… "Это твой крест. Будешь нести всю жизнь". Я, кажется, покраснела, и не знала куда деваться. А потом ты подошел, и так небрежно… А я подумала: "Ну, погоди, ты у меня попляшешь!" Но… Но, Глеб, я хорохорилась… А все внутри так печально было, как на похоронах… "Это твой крест"… Как колокольный звон… И мне так себя жалко стало, честное слово! Хоть вешайся! А если бы ты исчез? Я ведь не знала еще, кто ты. Вдруг бы ты был какой-нибудь абстрактный. Умылся бы, и все… Или какой-нибудь дурак набитый… И что мне тогда делать?..
Я сидел совершенно потрясенный. Ведь я абсолютно ничего этого не заметил. С ума сойти!
– Ну вот, – продолжила она. – А я потом у Петра Яновича спросила, мол, кто это? А он на меня так внимательно посмотрел, и говорит: "Да ты не волнуйся, это Глеб – он у меня в отделе работает. Толковый парень. Если нужен – хватай, я его здесь придержу". Он сразу все понял, потому что меня знает с рождения. Я покраснела, фыркнула, мол, таких везде на рубль ведро, а что толку. Петра Яновича не обдуришь…
– Да уж.., – сказал я. – Не повезло тебе. Дурак я оказался. Набитый.
– Просто ты невнимательный, – сказала Валентина голосом своей педагогической мамы.
Я промолчал, и правильно сделал. Потому что у меня к горлу подступил комок, и все равно я не смог бы произнести ни слова. Кроме того из глаз потекла какая-то жижа, и все предметы стали расплывчатыми.
– Что это с тобой, – испуганно воскликнула Валентина. – У тебя спина трясется!
– Это… Это такое упражнение для дельтавидных мышц, – выдавил я, глотая свой комок.
А в голове сама собой образовалась фраза: "Испить свою чашу до дна". Она прозвучала настолько отчетливо, что я даже испугался. А потом успокоился. Все вдруг стало понятно. Вот Валентина – это моя чаша. Мне предстоит ее испить. Сколько времени это будет продолжаться – неясно. Ясно только, что я предпочту растянуть удовольствие. Возможно, в чаше яд. Тогда я умру от счастья.
Валентина не дала мне разобраться с этой аллегорией до конца.
– Глеб… Ну, Глеб же!
– Слушаю и повинуюсь, о, госпожа! – сказал я глядя ей в глаза.
– Скажи все-таки, у тебя были женщины до меня?
– В каком смысле?
– В прямом. В сексуальном – в каком же еще!
– Были. Зачем они тебе понадобились?
– Сколько?
– Три. Или четыре. Или пять. Не помню уже.
– Куда же они подевались?
– Исчезли. Растаяли в житейской суете, – я развел руками и сделал озадаченное лицо.
– Значит, они были глупые?
– Почему глупые? Умные. То есть, всякие. Они же были в сексуальном смысле.
– Почему же они растаяли?
– Не знаю. Ну, не знаю я, почему они растаяли! Не сложилось. Не склеилось. И бог с ними. Их нет. И никогда не было. И не напоминай мне о них. Я их всех теперь ненавижу. Зачем они были?!
– И ты с ними вот так же разговаривал?
– Нет, – сказал я. – Вот так – нет. Это совершенно точно. До таких глубин я еще ни с кем не добирался. И даже близко не сидел! Все! – я поднялся. – Сейчас я еще сварю кофе. Но это строго последний раз. Потом идем спать.
– Хорошо, – согласилась она. – Вместе будем, или как?
У меня возникло ощущение, что меня стукнули под дых. Я сел за стол, уперся локтями в столешницу, обхватил голову руками и уставился на нее. Но она сделала то же самое, и пришлось отвечать.
Я сказал:
– Спать будем так, как ты захочешь. Хочешь – валетами, а хочешь – я буду спать на потолке.
Она прыснула от смеха, но потом сделалась серьезной.
– Но ведь я ничего не знаю, как это делается. Только теоретически.
– Это сделается естественным порядком. Ты только не планируй ничего, и не пытайся вникнуть в суть процесса. Иначе все кончится очень плохо. Наступит атрофия мышц и паралич конечностей. А также всеобщая вялость. И кое-что еще. Это я тебе заявляю как мужчина.
– А вдруг все получится плохо?
Я встал и с остервенением принялся варить кофе. Но когда я оглянулся, я понял, что придется отвечать. Ибо Валентина ждала ответа. Эта женщина была из породы людей, которые получают ответы на все свои вопросы. На их вопросы никто не имеет права не отвечать. И я начал ответ.
Я сказал:
– Если получится плохо, в этом буду виноват только я. В этом всегда виноват мужчина.
– Почему?
– Так уж заведено.
– Я ведь серьезно спрашиваю!
– А я серьезно и отвечаю. Абсолютно то же самое происходит у кошек, собак и бабочек. Но они не обладают способностью к самоанализу и самокопанию, не задают глупых вопросов, посему все и свершается во славу Божию. Ты же, уподобившись Сальери, хочешь разъять гармонию, как труп. Но труп гармонии не имеет с гармонией ничего общего.
– Но я должна сделать так, чтобы все было хорошо, – убежденно сказала Валентина.
– Да почему же ты должна? – заорал я. – Что, и кому?!
– Не кричи на меня, – сказала она тихо.
Губы ее задрожали, и я проклял тот день, когда был зачат идиотом в материнской утробе.
Но было уже поздно, и горькие безутешные слезы полились из глаз моей прекрасной Валентины. Я их вытирал полотенцем, потом целовал, потом опять вытирал, и так до бесконечности. При этом, я старался закрыть ей рот, потому что она все время пыталась мне что-то объяснить.
