снятое с затопленного пиратского судна.- И, знаете, довольны. Познаниями сведущих людей благоустраивается земля. Как говорится, пьяный напиток пей из маленькой пиалы, а знания - из большой.
- Да, надо бы сменить. Но привык я к этой рахубе. Как-то без нее...
Лицо Иванова казалось то хитроватым, то простодушным. Он привык щуриться, и около глаз сетка морщин оставалась белой, незагоревшей, на лбу тоже. На улице, если он появлялся как есть, не меняя внешности, только подкоротив бороду, его принимали за сельского учителя, еще из дореволюционных прогрессивных интеллигентов, скорее всего учителя русского языка и литературы, ныне пенсионера, которых! вечерами где-нибудь на Владимирщине читает вслух ребятишкам Пушкина и Шекспира; и стремительные пешеходы московских улиц, давно разучившиеся чему-либо удивляться, привычные и к индусам, и к негритянкам, и к космонавтам, и к заезжим королям, все-таки оборачивались, чтобы еще раз взглянуть на этого статного, крепкого старика с ясными глазами, не то хитроватыми, не то простодушными, в холщовой толстовке и с суковатой палкой в руке. И на ходу эти сыны кочевого племени большого города, эти торопливые прохожие торопливого века, века высоких скоростей и укоротившихся расстояний, давали полезные для приезжего указания - как ближе пройти к МХАТу, где лучше свернуть, чтобы попасть в Третьяковку, какой автобус идет до Ленинской библиотеки, а какой - до университета.
- Пешка ваша потеряна,- предупредил Теффик немного виноватым голосом,- Беру ее. Выигрываю качество.- И смущенно потрогал сгибом указательного пальца тонкую нитку темных усов.
Дебют был уязвимым местом доброго волшебника Иванова. Он всегда в начале партии делал ошибки, допускал даже зевки («чтобы потом было что исправлять», по его выражению). Теорию дебютов все собирался изучить и все откладывал на завтра - а завтра у волшебников очень длинное. И только когда становилось худо, когда фигуры заметно редели и со всех сторон надвигались опасности, он запускал в рот кончик своей длиннющей бороды и, шевеля седыми бровями, похожими на колоски, начинал думать всерьез.
Так было и на этот раз. Иванов прикусил кончик бороды, подперся кулаком. Хлоп! - полетела ладья Рюшти Азу Теффика. Трах - проходная пешка оказалась запертой. Бац - гонимый король, оставив теплый защищенный угол, отпра вился в странствие, и притом без свиты, один, подобно королю Лиру. А вот и шах. Опять шах. Еще раз...
- А все-таки вам надо изучить систематический курс дебютов,- сказал огорченный Рюшти Азу Теффик, смешивая фигуры,- Хотя бы закрытые дебюты: ферзевый гамбит, английское начало, защиту Грюнфельда,- Он вздохнул,- Начнем следующую партию?
Это повторялось изо дня в день,
- Ты не больно расстраивайся, Теффик,- утешал его Иванов,- дело поправимое. Ну, сколько ты, голубчик, играешь? Хотя в ваших азиатских краях там где-то родина шахмат... Но начал ты - сам говорил - всего-навсего с XV века. А я уже в XI веке, помню, в Новгороде...
Рюшти Азу Теффик слушал, кивал головой, поглаживал волосы, жесткие и блестящие, черные, с синевой, которые у него вились, скручивались тугими, вальковатыми завитками, как на шкурке каракуля. Лицо Рюшти Азу Теффика, ску ластое, со впалыми щеками, плотно обтянутое смуглой кожей, больше всего напоминало - тут, конечно, подошло бы шахматное сравнение, но подворачивается карточное,- напоминало туз треф. У него была грудь колесом, широкие плечи и узкие бедра. От старался не здороваться за руку с женщинами, стариками,- пожатье его темной руки было слишком сильным, причиняло боль.
Надо сказать, что дух, который долго прожил в одной какой-то стране, становится похожим на сыновей этой страны (я имею в виду его подлинную наружность, наружность № 1). И даже если он меняет свое местожительство, эти признаки сохраняются еще очень долго. Дух не может произвольно изменить свой тип, это может произойти только постепенно, очень медленно, с годами.
На улицах, если Теффику случалось показаться в своем настоящем виде, москвичи принимали его за таджика, а иной раз за осетина, спрашивали с понимающим видом: «На спартакиаду? Или из ансамбля пляски?» И, не дожидаясь вопросов, быстро начинали объяснять, как пройти в ГУМ, ЦУМ (который старички, еще иногда по давней привычке, называют Мосторгом), «Детский мир», магазин подарков, как попасть на ВДНХ, добраться к обелиску и к аллее Космонавтов, к Останкинской телебашне.
- Да нет, я не огорчен... Я ничего,- Теффик улыбнулся своей ослепительной, по-детски простодушной улыбкой сильного застенчивого человека. - Вы знаете, в тех краях, где мне долго пришлось работать, мудрецы из народа, нищие слепцы на базарах говорят так: «Есть четыре рода людей. Есть человек, который знает - и знает, что он знает. Это - ученый, ему надо подражать. Есть человек, который знает - но не знает, что он знает. Это - спящий, его надо разбудить. Есть человек, который не знает - и знает, что он не знает Это проснувшийся, ему надо помочь подняться. Есть и такой человек, который не знает - и не знает, что он не знает Это невежда. Не он украсит землю садами и дворцами, не он посчитает звезды и повернет морские течения». Так я...
Прозвенел резкий звонок. Иванов встал, опять наступил на бороду, которую, по обыкновению, забыл заткнуть за пояс, тихонько чертыхнулся и наскоро переколдовал ее в короткую - чтобы не возиться с ней.
- Шастают тут,- Он открыл окошко, высунулся по пояс,- Да нет, что-то не видно его, комара зудящего Может, это Баба Яга балует. Говорят, вчера вернулась с курорта. Теперь пойдет куролесить,- Сел на свое место. Стал расставлять на доске черные пешки.- Или он на голубя сработал, мой локатор? Все-таки старый, списанный.
Кто-то задел открытую раму окошка, стекла зазвенели.
Теффик поднял голову, и в первую минуту ему показалось, что в комнату заглядывает старая-престарая женщина с упавшими на лицо седыми космами. Но тут же он убедился, что ошибся. За окном вертелась маленькая - ростом с валенок - эффектно разодетая дамочка: юбка с кожаной ковбойской бахромой и металлическими заклепками на замшевых карманах, поперечно-полосатая вязаная кофточка, желто-черная, в обтяжку, развевающиеся концы прозрачного лимонного шарфика у шеи. Растреписто-лохматая стрижка (под «мальчика-неряху») так хорошо продумана и проработана, что высветленные почти до полной бесцветности волосы кажутся перьями, паклей, мочалой, стружкой, пенькой,- словом, чем угодно, только не волосами; глаза сверху, снизу, сбоку и где-то еще украшены мазками разных цветов, как будто ребенок пробовал новую коробку красок. Крошечная, яркая, с малиново-лиловыми губами и такими же малиново-лиловыми ногтями, она парила в воздухе, изящно помахивая ручкой в знак приветствия.
- Явилась не запылилась,- сердито пробормотал добрый волшебник Иванов.
Дама,
