— Но…
— Но я никогда, никому и в первую очередь самому себе не смогу объяснить лишь одного… Лишь одного, Андрей..
— Чего же?
— Почему дружба принимает подчас такие странные формы?»
Это папа и дядя Андрей. Но я ничегошеньки не понимаю.
Если вы поймете, о чем это они, расскажите мне, пожалуйста. Ну или напишите. Марс, Купол 113, Саше. Мне обязательно передадут. И мы с динозавтром прочитаем.
Парагрин
514: Под Южным Крестом
— Павлов, как твои собаки?
Инженер улыбался и скрёб бронзовую грудь, заросшую выгоревшими волосами. Команданте Че, анфас, — вглядывался с плеча Павлова в заляпанный барашками волн узкий морской горизонт. Где-то далеко за ним – Перу или Колумбия. Патриа о муэрте, команданте. Мы помним. Павлов – тот точно помнил. Форма одежды – парадная. Шорты. Двадцать четыре минуты южной широты, как-никак. Харламов говорил – двадцать пять, но я измерил точнее. Хотя, как там ни измеряй – экватор. В прежние времена, матросы вешали в ухо серьгу, если пересекали экватор. Говорят даже, у них появлялось право ноги на стол в кабаках складывать. Мы тоже складывали. На леера. И часами смотрели, как Павлов возится с собаками.
Собаки любили Павлова. Если можно так сказать, конечно. Казалось даже – они урчат, если он приближался. На понтонах был разложен плот. Небольшой – сто на полста метров. Рядом с нашей буровой платформой. Там у Павлова была псарня, там он их врачевал. Работа ювелирная, а плот всё же устойчивее платформы. И, честно говоря, так всем было спокойнее. Я вот побаивался собак, Харламов – наверняка тоже, о других и говорить не стану. Всего собак было голов двести. Работали тремя сменами. Одна смена работает, две – на плоту валяются. Ну, и Павлов, если что-то не так, рядом всегда. Циркулярка, щипцы, паяльник – всё наготове. Визжали они противно очень, спать не давали. Но мы им прощали. За то, что трудяги. И ещё. Там, посреди океана, тишина – жуткая штука. Лежишь ночью, Южный Крест в окно разглядываешь, и если задумаешься, сколько бесконечных миль воды вокруг – мурашки по коже. Но завизжит павловская циркулярка – ругнёшься, повернёшься на другой бок, и всё нормально – ты дома.
Иногда рядом проходили корабли – японские сейнеры, сингапурские лихтеровозы, наш траулер однажды заглянул, прогудел «Амурские волны». Мы посылали к ним собак. Павлов наряжал их как артистов оригинального жанра. В тряпьё, какое попадало под руку. Собаки возвращались и приносили фрукты в ящиках, консервы, записки с шутками моряков.
И, вроде, что в собаках такого – промышленные роботы от пяти до сорока мегаватт мощи: лазерный резак, реактор бегущей волны, двигательный блок. Что там ещё? У меня на мониторах они вообще красными точками ползали. Но, если задуматься: как они были там, на дне? Как работали? В кромешной тьме, под чудовищным давлением. Молчаливые и покорные. Вот так подойдёшь к инженеру, спросишь:
— Как твои собаки, Павлов? А он опустит взгляд:
— Трое вчера не вернулись. И не знаешь, что сказать. Только по плечу потреплешь.
У неё были серые глаза и каштановые волосы до плеч. И ворох маек со смешными принтами. Она одна пользовалась парфюмом, и я думаю, что только благодаря ей мы были немного похожи на людей. Всё-таки, три месяца автономки. Конечно, все любили Ниночку. Думаю даже, что все – всерьёз. Разве бывает иначе? Разве было можно её не любить? Например, когда она когда по лесенкам поднималась. Ох, какое это было зрелище. Засматривались.
— Вы, Михаил, чего? — спросила она однажды, и я не знал, что ответить.
— А хотите, Нина, мы погуляем с вами по палубе? Отличная ночь, между прочим.
— Вы же видите, что я занята. Сессия на носу. Но, если вы расскажете мне о Сумарокове, Михаил, я с удовольствием погуляю с вами. Как вы сказали? По палубе.
Что я мог рассказать ей о Сумарокове? О Тьюринге – мог бы, о Колмагорове – запросто, на худой конец – о Гейзенберге. Она училась на филологии, заочница. И как попала в нашу шайку-лейку – неизвестно. Одна из тех восхитительных случайностей, которые так украшают жизнь.
Ниночка поправила прядку и отвернулась к мониторам. На одном висели метеосводки, на другом – стихи этого самого Сумарокова. Ох, как хотелось ему двинуть тогда. В окне висел Южный Крест, и я мялся пока не затекли ноги. Ниночка больше не обернулась. Думаю, каждый из экспедиции имел вот такой с ней опыт. Но больше всего Ниночка опасалась Павлова. Из-за собак, наверное. Едва завидев инженера, она поворачивалась к нему спиной. Даже неловко становилось за хорошего парня. Но что тут поделаешь – издержки профессии.
Мы знали, что однажды нас заметят. Ждали этого. Не просто увидят старую буровую платформу посреди океана; задумаются – что она там делает. Вообще-то, Харламов никогда особенно и не скрывал наших целей. Конфереции, презентации, совещания в министерствах. Но так уж устроен мир – нужно стать подозрительным, чтобы на тебя обратили внимание. Он стал подолгу пропадать в узле связи, настроение начальника менялось по три раза на дню. И однажды мы увидели на западном и восточном горизонтах по авианосцу. Хорошо, что тот, слева, — был нашим.
— Давайте так. Я буду говорить, а вы – кивать, если всё правильно, — в голосе человека в штатском дружелюбия не было и в помине. — Ваше научное подразделение приобрело списанную самоходную буровую платформу для исследовательских целей. Харламов кивнул.
— Но вместо научных экспериментов вы занялись трансформацией морского дна. Харламов кивнул снова.
— С какой целью, позвольте спросить?
— Нас могли опередить.
— Значит, личные карьерные интересы вы поставили выше интересов государственных? Вы вообще думали о том, какой переполох в мировом сообществе произведут эти безрассудные действия?
— Именно в государственных интересах и дело, — Харламов был спокоен, не впервой. — Мои предложения годами пылились в министерствах под грифами. Это уникальное место. Если бы не мы, сейчас бы здесь резали дно вон те ребята. — Харламов ткнул пальцем в корабль вероятного противника.
Пришла пора собачьей смены. Грузные роботы с мятыми от давления корпусами выстреливали из воды на плот Павлова, другие такие же – уходили под воду. Море бурлило, платформа качалась, бойцы спецназа вцепились в леера, лицо штатского побелело как полотно.
— Прекратите это немедленно! Это дипломатический скандал в сложное для Союза время! Хранивший доселе молчание адмирал выступил вперёд.
— Я в толк не возьму, мужики. Как это вам удалось? На пальцах можно?
