того, она ужасно много говорит, это так утомительно.
— То есть её вы с собой не возьмёте? — уточнил я.
— Это технически невозможно. Отродья — часть местного экоценоза и нежизнеспособны сами по себе. Мало где принято размножаться корзинками. Ладно, пора мне обратно на рабочее место. Скоро эта шумная молодёжь поймёт, что Завод ей не по зубам, и разбежится устанавливать справедливость локально, и в этот момент мне лучше держать штурвал в руках. Фигурально выражаясь. Какие перспективы открываются, Роберт! Какие перспективы!
— Как пострадавшие? — спросил Депутатор доктора.
— Держу на снотворном. Жизненные показатели стабильные, но не хотелось бы, чтобы они, проснувшись, присоединились к этому безумию, — он кивнул в сторону окна, откуда доносятся истеричные выкрики и шум толпы.
— Когда безумие закончится, у вас будет много работы, — напомнил полицейский. — Тупые и резаные травмы, ожоги, огнестрельные ранения. Так что ещё раз повторю — берегите себя.
***
— Как планируете провести этот осенний праздник? — спросил я Депутатора, глядя как рассасывается толпа молодёжи перед проходной.
Заебисьман прав, надолго их запала не хватило. Теперь они, разбившись на небольшие решительные компании, выдвигаются в разных направлениях по прилегающим улицам. Будут вершить справедливость в индивидуальном порядке. Контингент в подвалах сменится на альтернативный, а старшее поколение либо примет это как есть, либо пострадает в процессе. Ставлю на первый вариант, ведь в глубине души каждый из них знает, что разницы нет. Отродья должны умереть, а какие именно — неважно.
— У вас есть предложения?
— Я всё ещё бармен. Виски?
— Пойдёмте, — Депутатор снял с головы фуражку и сунул её подмышку. Как тазик, в котором умыл руки Пилат.
— Серьёзно, ты хочешь это слушать? — спросила Швабра блондинку, приволокшую из подсобки радио.
— Почему нет? Всё равно делать нечего. Вряд ли сегодня будет наплыв клиентов. Как раз время утреннего выпуска.
— Мне подвинуться? — спросил Депутатор, допивающий второй стакан.
— Нет-нет, не беспокойтесь, тут есть ещё одна розетка. Вот, сейчас, прогреется…
Приёмник долго шипел и пощёлкивал чем-то внутри, потом внезапно из динамика, сразу на максимальной громкости, прорезался истошный крик:
— Не-е-ет! Боже, как больно! Я больше не могу, не могу, не могу! Не надо, отец, не надо, а-а-а! — девушка взвыла от невыносимой боли. Побледневшая Швабра в панике защёлкала кнопками, но крик не умолкал, пока Блонда не выдернула шнур из розетки.
— Плохая была идея, — признала она дрожащим голосом.
— Рили говняная, — согласился панк.
— Знаете, — сказал Депутатор, надевая фуражку, — я всё же, пожалуй, пойду.
— Уверены? — спросил я.
— Да. Я всё понял про размер популяции. И что всё бесполезно, понял тоже. И что не мне решать. Но я не могу просто сидеть и пить, когда там вот так, — он кивнул на радиоприёмник. — Берегите себя.
— Не знаю, — задумчиво сказала Швабра, глядя ему вслед. — Как тут выбрать сторону?
— Думаю, он не станет отделять овец от козлищ. Будет спасать каждого, на кого напали, чтобы тот, в свою очередь, напал на следующего. Как говорится, «у самурая нет цели, только путь».
— Глупо, — сказала Швабра.
— Но красиво, — добавила Блонда.
— Рили крэйзи, — подытожил панк.
***
— Босс, ты чего-то ждёшь? — спросила Швабра, заметив, что я покосился на часы.
— По инсайдерской информации с Завода, в полдень будет перезагрузка образцов. Наша кровь попадёт в их машину. Хочу посмотреть, что будет.
— А что может быть? Это же просто кровь.
— Самому интересно. Может, ничего. Может, что угодно. Моя кровь — это немножко я, а я и сам не знаю, что я такое. Спать только вот хочется ужасно.
— Ага, — душераздирающе зевнула она, — не спали же ночью. Но это хорошо, хожу оглушённая и не принимаю ничего близко к сердцу. Наверное, потом накроет. Если будет это потом.
— Пойду умоюсь, — сказал я. — Может, взбодрюсь. Спать нам сегодня, похоже, не светит.
В зеркале туалета усталый человек неопределённого возраста. На лице пятна копоти, на рубашке брызги крови. Кто я такой?
— Что я такое? — спросил я вслух.
— Явление природы, — ответил Никто.
— Чёрт, вы теперь и в туалете меня караулить будете?
— Случайность, извините.
— Что значит «явление природы»?
— Когда возникает опасность разрушения линии причинности, появляется что-то, что её устраняет.
— Что-то?
— Или кто-то.
— То есть меня как бы нет? Просто судорога Мироздания, которое лупит мной себе по заднице, как укушенная корова хвостом?
— Зависит от точки зрения. Может быть, вы забытый недобог, мобилизованный на борьбу с хаосом. Недаром Ведьма видит в вас что-то сродни себе. Или просто человек, оказавшийся не в то время не в том месте. А может быть, завтра вы проснётесь в своей постели, поцелуете жену, умоетесь, побреетесь, выпьете кофе и поедете на работу, удивляясь, какой странный сон вам приснился, и забывая его с каждой минутой…
— Босс! Босс! Сюда! — завопила из зала Швабра. — Скорее!
Я кинулся к двери, немедленно забыв всё услышанное.
— Ты не выстрелишь, — говорит спокойно Палач, бестрепетно глядя в ствол дробовика.
— Выстрелю, отец, — голос Блонды дрожит, ствол гуляет.
— Не выстрелишь, — в руке у Палача большой нож, когда-то так восхитивший нашедшего его в сундучке панка. — Это работает в одну сторону. Я должен убить тебя, ты не можешь убить меня. Так устроен наш маленький мир.
— Слы, мэн, ты гонишь, — голос Говночела срывается, — убери найф, мэн, давай перетрём!
— Ты избранная дочь, — Палач говорит медленно, спокойно и размеренно, — в тебе чиста её кровь. Ты не можешь пережить этот день, потому что это её место.
— Я выстрелю!
— Нет, ты не сможешь. Так говорит она, и она знает. Ты одна из поколения. Одна чистая. Одна избранная. Одна жертва там, одна жертва здесь, и бабочка снова раскинет свои крылья.
— Мэн, ты не вдупляешь, мэн! — панк шаг за шагом сдвигается, пытаясь закрыть собой блондинку, она тоже отходит, чтобы он не оказался у неё на прицеле. — Слы, мэн, ты ж её папахен! Не надо так!
— Сейчас мы закончим то, что начато год
