чтобы ты их качество не снижал. Экий ты болван, однако.
— Я-то, может, и болван, но вы лучше хайте у тех, у кого продукты хреновые, чтобы они качество повышали.
— Толково, — согласился Культя, — но речь пока идёт не о продуктах, а о тазе.
— А не нужен мне твой таз. Ты мне мозги запудришь, затуманишь. Знаю я вас — критиков.
— А стекло? — спросил Кнут.
— И стекло мне от критиков не нужно. Ничего мне от критиков не нужно. Не надобно, значит.
— Так я, вот, не критик, — сообщил Кнут.
— Дак кто ж?
— Имею способности вырубалы, — похвастался Кнут. — Недюжинные.
— Вырубал я тоже не жалую. Вот кабы вы предлагали свои способности, когда вас покличут, — критиков, к примеру, разогнать или этих, как их — попрошаек… так нет: все грозитесь, грозитесь, кто в нос обещает, кто в ухо — корми вас задаром. Оболтусов. Идите отсюда, пока не поздно, а то пауком укушу.
Оказавшись на улице, товарищи отошли от негостеприимного дома подальше.
— Критики ему не в душу, — шипел Культя. — Как будто я дармоед, какой…
— Вырубал он не жалует, — обижался Кнут. — Как будто я плохой вырубала.
— Да он просто тупой. Торговаться не умеет.
— Надо было дать ему пару раз в глаз, да опасно, сам понимаешь.
— Да… Ну и пошёл он… Пусть живет без таза и стекла, задери его капиталист, — выругался Культя.
— Чтоб его после смерти вороны не склевали, — прибавил Кнут. — Чтоб его в землю зарыли.
— Вот, вот. Таких и надо зарывать. Бесполезный человек. Никчемный.
В одной из крайних хат Культя все-таки нашёл достойного соперника. Наторговавшись до посинения и сипоты в голосе, друзья выторговали за осколки стекла пару тыквочек, шесть картошек и четыре фантика.
— Продукты выбирать будем сами, — предупредил колхозника Культя.
Вспотевший и изможденный хозяин запротестовал было, но критик холодно заявил:
— Тогда начинаем торг по новой.
— Ладно, — сдался колхозник. — Сами так сами.
— И ещё мы у тебя переночуем. А то темнеет уже…
— Молодцы мы с тобой всё-таки. Хорошо стекло поменяли, — радовался Культя, когда они, отягощенные отличного качества продуктами, выспавшиеся, бодрым шагом направлялись к городу.
— Не стекло, а осколки, — поправил Кнут. — За стекло нам бы и не унести всего было.
— Унесли бы. Я бы чего хочешь унёс. Лишь бы дали…
— Так ведь не несём же?
— Не несём.
— Отупел ты, что ли, — рассердился вырубала. — Ведь потому не несём, что ты его раздавил.
— Раздавил, — согласился Культя.
— А коль раздавил, значит, виноват.
— Виноват.
— А коль виноват, так давай эту тыквочку мне.
— Так ведь всё пополам. Стекло-то общее.
— Общее целое было.
— А битое, значит, моё? — обрадовался критик.
— И битое общее.
— А раз общее, значит, всё пополам.
Вырубала остановился, сильно озадаченный. Культя его вконец запутал.
— Ладно, давай перекусим, — смирился Кнут. — А то ещё окажется, что я тебе должен.
— Можно и перекусить, — согласился Культя.
— Что-то больно ты покладистый стал, после того, как стекло раздавил.
— Так ведь виноват же…
— Ну тебя… — досадливо отмахнулся Кнут.
Но не успели они начать трапезу, как появился попрошайка. Грязный, замотанный в ворох рваного тряпья, он подкатился к Кнуту на полусогнутых ногах и, тряся многочисленными бородавками на заскорузлом лице и сияя подобострастными глазами, забормотал скороговоркой:
— Дай, дай мне кусить. Ох, как мне хочется кусить. Вот этой тыквочки кусить. Всего один разочек кусить. Один разочек, ну два, ну, самое большее, три. Дай, дай мне кусить. Скорее дай мне кусить. Ох, как хочется мне кусить. Я с края кушу, а, хочешь, с середины, откуда разрешишь, оттуда и кушу, с самого неудобного места кушу. А рот у меня маленький, так что я немного кушу. И зубы у меня крохотные, посмотри какие. Я разочек кушу, а потом хвалить тебя буду. Ох, как я хвалить тебя буду. И тыквочку твою похвалю, и тебя похвалю, и одежду твою. Я так хвалить тебя буду, так хвалить, как никто тебя ещё не хвалил. Ох, как я хвалить тебя буду. А уж хвалить-то я умею. Ох, как умею. Ох…
— Да, попрошайка ты способный, — прослушав эту тираду, невозмутимо изрек Кнут, — но тыквочки кусить я тебе не дам.
— Да как же это не дашь? Я же так хорошо прошу. Так умело прошу. Я всю жизнь прошу, других способностей у меня нету…
— А что знаешь ты про мои способности? — поинтересовался Кнут.
— Ничего не знаю, не ведаю, но тыквочка у тебя хорошая, и человек ты хороший, упитанный, симпатичный, сразу видно — не попрошайка. Наверно, ты вор?
— Нет, не вор. Я — специалист по фингалам. Это основные мои способности, и они меня кормят. И представь, как только какого попрошайку увижу, как только начинает он клянчить, такая потребность возникает дать ему в глаз, что прямо не стерпеть. Покормить я тебя, конечно, обязан, коль это основные твои способности, но после того, как ты удовлетворишь мои. Хотя можно и потом, но лучше сразу. Потому что потом, как только ты сожрешь мою тыквочку, я буду злее, чем сейчас, и бить буду с размаха. Так что подставляй или глаз, или ухо…
— А я и не у тебя прошу, — забормотал попрошайка. — Я у него прошу. — Он придвинулся к Культе. — Дай, дай кусить твоей тыквочки. Ох, как хочется мне её поскорее кусить…
— Да кто ты такой? — Культя торопливо заработал челюстями.
— Сява я, Сява, я только просить умею. Дай мне скорее кусить…
— А ш-шаво ты думаешь, что я так прошто вожму и дам? — Критик изо всех сил тянул время и, не переставая говорить, глотал куски, не прожёвывая. — Да ты, можа, и не Коммуништ вовше, а за потребношти бешпартийных никто отвештвенношти не нешот. У нас Коммунижм вшо-таки, а не какой-то там паршивый капиталижм!
— Да как же это беспартийный? — возмутился Сява. — Я всю свою жизнь Коммунист. — Он распахнул свои тряпки и показал Партбилет, крепко привязанный к животу проволокой.
— Дай ему кусить, — посоветовал Кнут. — Ведь всё равно не отстанет. Он тебе так надоест, что ты ему потом пять раз кусить позволишь, лишь бы замолчал.
— Так и ты дай, — жадничал Культя.
— Я ему лучше фингал поставлю.
Сява продолжал извиваться вокруг Культи, заговаривался, лез целовать его лапти, хвалил рубаху из мешковины, восхищался «красотой лица и умом мозга».
— Ладно, куси разочек, — разрешил Культя, постепенно размякнув от восхвалений.
— Пять, пять разочков, — затрясся попрошайка. — Пять маленьких разочков.
— Разочки не могут быть маленькими, — заметил Культя нравоучительно. — Маленькими бывают кусочки.
— Ах, какой умный человек! — закричал Сява. — Такой умный не может быть
