Дыхание восстановилось. Сердцебиение возвращается в норму. Никто на меня не нападает, будто все закончилось. Это было бы слишком просто. Не верю, что у отца Федора нет бойцов. Я смотрю по сторонам, — никого, кто бы стоял на ногах и хотел на меня напасть. Стоны раненых, запах крови и человеческих испражнений, огни факелов, играющие с темнотой в салочки.
Можно оценить ущерб, нанесенный моему организму. Но думаю, что еще рано, — расслабляться нельзя, потому что среди нападавших не было Архипа, у которого есть ружье. Да и отец Федор где-то затаился.
Стоило мне только подумать о врагах, как один из них появился в боковом проходе. Архип вкидывает ружье и, практически не целясь, стреляет. Звук выстрела разрывает тишину пещеры и отскакивает от стен. Сильный удар в грудь отбрасывает меня назад, и, падая на спину, я уже не надеюсь на то, что мне повезет. Архип стрелял метров с десяти, и промахнуться практически невозможно. Да и много ли мне надо, израненному и истекающему кровью?!
Я лежу на спине. Боль есть, следовательно, пока я жив. Медленно переместив здоровую руку на грудь, ищу рану.
Как бы ни было смешно, но пуля не задела легкое, пролетев навылет через правое подмышечное пространство. Может, это везение, но думаю, что Богиня оберегает меня. Хотя, Архипу сейчас ничего не мешает добить меня. Даже не надо пулю тратить, подойди и забей насмерть прикладом.
Я смотрю на огни двух факелов, освещающих распятие и ту часть пещеры, в которой была битва. Мне кажется, что всё это в моей жизни уже было: бой с противником, который превосходит меня числом и оружием; раны и кровь; боль и утрата надежды; ожидание смерти и созерцание пропасти. Когда-то, — может, в другой жизни, в другом измерении, или в другой галактике, — я вот так же лежал на спине и ждал, когда противник приблизится ко мне, чтобы добить. Я просил Богиню, чтобы она помогла мне, — нет, не защитила, не дала возможность выжить, — я просил, чтобы меня убил друг. Тогда он у меня был. А теперь его нет.
Просить Богиню не о чем.
Я закрываю глаза, но не потому что не хочу увидеть свою смерть. Просто сознание слабеет, — думаю, что через пару минут меня даже добивать не надо будет.
Я умру от кровопотери.
И от ран.
Вспомнив, что могу отпустить сознание, — это замечательная способность, которую я приобрел совсем недавно, правда, сам не пойму, как это у меня получается, — я делаю это. Получается очень легко, словно тело и разум уже ничем не связаны.
Я смотрю сверху на своё тело.
Нет ни жалости, ни сострадания. Оно ничем не отличается от остальных трупов. Всего лишь еще один труп среди наваленной кучи трупов. Еще один из стада, закончившего свой путь.
Смотрю по сторонам, и с удивлением вижу, что Архип тоже мертв. Приблизившись, с интересом созерцаю его разбитую голову. Большой сталактит упал сверху, расколов череп, как орех. Ружье зажато в руках намертво.
Что ж, в этом тоже есть какая-то сермяжная правда, — веруя в заповеди Христа, никогда не забывай, что убивая, будь готов умереть. Ибо — нарушив заповедь, жди, что гнев Божий последует незамедлительно.
Задумавшись над тем, а верую ли в заповеди, преподнесенные Библией, как в истины, данные людям Иисусом, я замер сознанием, забыв на мгновение о том, что в пещере может быть кто-то еще. Приняв решение, что заповеди даны стаду, бредущем в неизвестность, а для меня, идущего своим путем, они не столь важны и актуальны, я возвращаюсь к своему телу.
И вижу отца Федора.
Он стоит над моим телом, опираясь на посох, который похож на заостренный кол.
Он сосредоточенно смотрит на моё улыбающееся лицо. Его губы дрожат, словно он вот-вот разрыдается. Он тяжело дышит, будто только что насмерть бился с врагом. Левая рука дрожит, а правая — сжимает посох. В глазах можно заметить массу эмоций, от злости и ненависти к страху и обреченности.
Пророк совсем не ожидал, что всё так закончится.
Он говорит, обращаясь к моему телу.
Он обвиняет:
— Ты разрушил всё, что я создавал целый год. Пришел и за несколько минут разрушил цель моей жизни.
Он вопрошает:
— Что я скажу, когда Он спросит — где овцы твои, Пастух? Почему так вышло, что ты здесь, а остальных нет передо мной? Что я скажу ему?
Он отвечает:
— Я расскажу Ему. Объясню всё, как было. Укажу на тебя, ибо Сатана силен, и биться с ним трудно. И жертвы не напрасны, ибо ценою жизни мы остановили твоё шествие по земле.
Он рассуждает:
— Кто если не мы, должны были встать на твоем пути. Убить тебя — это работа для избранников Божьих. Низринуть тебя обратно в преисподнюю — это то, для чего мы призваны. Я только сейчас это понял. И пусть за это знание мы заплатили огромную цену, — эти жертвы во имя твоё, Господи!
Он возвышает голос:
— Только Сатана может ставить себя вровень с Богом. И в этом святом месте, где в ожидании Пришествия мы обращали свои мольбы к Спасителю, явление Зла есть страшное кощунство, которое можно смыть только кровью.
Он поднимает своё оружие:
— Смыть твоей кровью!
Острие посоха дрожит. От него до лежащего тела не больше двух метров. Пустяшное расстояние, которое отделяет жизнь и смерть. Мне даже любопытно, как это произойдет. Я с интересом смотрю на дрожащее острие, — со стороны оно кажется таким нереальным и ярко-выраженным. Я даже вижу засечки на дереве в тех местах, где топор срезал дерево слой за слоем.
Через секунду светлая древесина окрасится в красный цвет.
Когда острие погрузится в лежащее на камне тело.
Легко проходя через кожу и мышцы.
Ломая ребра.
Разрывая сердце.
Останавливая движение крови по сосудам.
Прекращая жизнь.
Мне даже хочется поторопить Федора, ну, же, давай, сделай это. Я хочу увидеть всё до мельчайших деталей, словно исследовательский зуд гонит меня вперед.
Застывшее мгновение. Время растянулось до бесконечности, дрожащая секундная стрелка замерла в миллиметре от последнего деления на циферблате.
Я уже мертв.
Последняя секунда ничего не решает.
Движение, как основа жизни, прекратилось.
Я смотрю на острие посоха, которое неподвижно висит в пространстве. Удивленный, я заглядываю в глаза Федора, — и нахожу в них пустоту. Как ни странно, но он тоже мертв. В поисках причины его внезапной смерти я осматриваю его со всех сторон, и нахожу торчащий из спины нож.
И как только становится понятной причина его неподвижности, всё приходит в движение.
Отец Федор падает назад, посох вываливается из рук, ударившись острием рядом с моим лицом.
8.
Косые лучи солнца играли морозными узорами на стекле. Мария Давидовна любовалась этой зимней красотой, стоя у окна в палате Перинатального центра. Она здесь второй день, а кажется, что вторую неделю.
