чем заняться. Дел, гипотетически, миллион. Можно слазить на чердак или попытаться узнать, какой памятник на аллее живой, и это только начало, скоро еще что-нибудь придет в голову. Проблема в Гене Семеновиче, вдруг он спит чутко или пойдет проверять наличие нашего присутствия в комнате. А обнаружив побег, сдаст администрации или по-тихому накажет сам? С последним мы согласны, таковы правила игры, но если дойдет до самого руководства…
И тут откуда-то зазвучала музыка. Еле слышно, пробиваясь кусочками сквозь пространство. Словно приснилась нам. Но не приснилась! Сны коллективными не бывают, а если и бывают, то ерунду какую-нибудь подсознание показывает, как телевизор праздничный концерт в честь дня милиции. А музыка, хоть и тихая, но любопытная. Электрогитара, барабаны, синтезатор, все это очень здорово! И мрачно, но не так, как пение милицейского хора. Какая-то другая депрессия, не уныложелезобетонная, а яркая, таинственная.
Артем встал на кровать и задрал голову.
— С потолка.
Да, он прав. Музыка грохочет с потолка.
Но, конечно, не с потолка. А сквозь потолок. Со второго этажа. А что у нас на втором этаже? Верно, комната Геннадия Семеновича.
— Надо посмотреть, — сказал Артем.
Не зажигая света, мы оделись и вышли.
Никого. Спят и соседи, и футболисты. А может и не спят, ждут, пока в лагере взрослые разойдутся.
Мы осторожно поднялись на второй этаж. Темный деревянный коридор с узким окошком и несколько дверей, но живая из них только одна — ее края светом мерцают. За ней музыка прячется.
Но плохо она там спряталась. Не умеет музыка в прятки.
Это комната Геннадия Семеновича, так что правы мы оказались в своих подозрениях.
У двери музыка стала громче и интереснее. Похоже, зарубежная. Рок-музыка, ее по телевизору не показывают, разве что в передаче "Международная панорама" в рубрике "их нравы" и буквально пять секунд, а то вдруг зрителям понравится, как нам сейчас.
Рок-музыка особо не запрещалась, но и не приветствовалась. Нагоняй в школе за нее получить запросто. Снизят оценку за поведение и заклеймят стенгазетой.
Остановились, слушаем. Но чувствуем себя так себе. Подслушивать некрасиво. Возник риторический вопрос — что делать?
Ответ на него мы нашли очень скоро. Дверь открылась, и он появился на пороге в виде рассерженного Геннадия Семеновича.
— Ага, — сказал он, скрестив на груди руки, — Подслушивают. Замечательно. Проверяли, сплю ли? Но это я должен вас каждую ночь проверять. Не хотел, но теперь придется!
— Нет! — мы замахали руками, — не надо! Извините нас пожалуйста! Мы услышали, что музыка играет, и решили подняться!
— Я думал, тихо будет, — нахмурился наш вожатый. — А здесь всюду уши. Начальству докладывать пойдете, признавайтесь? Хотя мне плевать.
Тут настала наша очередь обижаться.
— Докладывать?! Мы даже милиции не жалуемся, когда нас художники грабят!
— Художники? Грабят? — Геннадий Семенович поцокал языком — О как. Интересные художники. Экспрессионисты, небось. Эти могут. Встретят на мосту, отнимут кошелек и хоть обкричись.
Потом посмотрел на нас с улыбкой.
— Ну что, жертвы искусства, музыка-то вам нравится?
— Да!!! — ответили мы. — В сто раз круче, чем "голубой огонек"!!!
— Ну тогда заходите, — Геннадий Семенович пропустил нас в комнату и закрыл дверь. — Только молчите завтра.
А молчать было о чем!
Шикарная комната у Геннадия Семеновича. Вроде нашей, но с отличиями. Кровать, стол, шкаф, но на тумбочке проигрыватель и две звуковые колонки, а рядом — большой коробок с пластинками.
И фотографии! Огромные, больше метра каждая. Обклеены ими все стены. Фотографии с рок-концертов! Грандиозно. Хотя в душе свербит, нам тысячи раз говорили, что рок-музыка — это плохо.
Может, и плохо. Но восхитительно!
Лица на фотках какие-то несоветские. Словно написано на них — "нам все по барабану". Не думают они, правильно ли поступают. Безразлично им, что скажет о них американское правительство или советские газеты. Тоже, в каком-то смысле, не от мира сего.
И еще фото необычное. Улица, чистая и красивая, а по ней идут мимы с белыми грустными лицами, уголки рта вниз нарисованы, и подпись из "Международной панорамы" — "над Парижем солнечное небо, но невеселы лица простых парижан".
Около двери — газета на канцелярских кнопках. Присмотрелся — нет, не газета, а "список запрещенных в СССР зарубежных музыкальных групп". Под этим заголовком сотни названий мелкими буквами.
Увидел мой взгляд Геннадий Семенович.
— Это чтоб нечаянно не послушать то, что нельзя.
Потом хмыкнул и добавил:
— Ну или чтоб знать, какие слушать. Хорошие, значит, рок-группы, надо брать. Вы английский в школе начали?
— Начали, но как-то слабо, когда кто-то по-английски говорит, ничего не понятно, — ответил я.
— Иностранный язык следует изучать с пеленок, — сказал Геннадий Семенович.
Тут у него лицо хитрое стало. Такое, как обычно, и даже хитрее. Когда он в двери появился, оно было сердитое и раздраженное, а сейчас вернулось к своему изначальному состоянию. Будто успокоился Геннадий Семенович и что-то задумал.
— Нравится вам музыка, — произнес вожатый, — отлично. Сейчас поставлю что-нибудь незапрещенное… и расскажу о нем, ха!
Он отключил проигрыватель и вытащил из коробки пластинку.
— Вот. Группа "Нирвана". Нирвана — восточное название коммунизма. Конечная цель, к которой стремится наше общество.
Поставил пластинку, щелкнул кнопкой. Звук вылетел из колонок и заполнил комнату доверху.
— "Смеллс лайк тин спирит", то есть "повеяло юностью". Песня американских скаутов, вроде нашего "взвейтесь кострами, синие ночи".
Шикарно! Музыка бодрая, барабан ритм выстукивает, и "хелло" постоянно повторяется, а я знаю, что оно обозначает "привет". Привет, нас ждут великие дела.
— Создали они скаутские организации, увидев наших пионеров, — прокомментировал Геннадий Семенович. — Перенимают все подряд без стыда и совести.
— Еще одна незапрещенная группа, — он поставил другую пластинку. — "Металлика". Капиталистическая, но полезная. В каждой песне музыканты обличают буржуазные нравы. Наверняка они всей рок-группой латентные коммунисты. Латентные — значит скрытые, в капиталистическом обществе иначе нельзя. Скажешь, что коммунист, и над тобой смеяться будут, здороваться перестанут. Или лечить начнут, хотя это не лечится.
— Знаем, — ответил я. — Нам политинформацию в школе проводят.
